Горькие туманы Атлантики

Видимо, у него к капитану были другие дела, и Митчелл поднялся:

— Пожалуйста, предоставьте мне на «Кузбассе» каюту. Если возможно, поближе к радиорубке.

В комсоставской кают-компании в этот день за обедом Тосе помогал рулевой Семячкин. Белая курточка, надетая поверх форменки, едва сходилась на нем, и всякий раз, когда рулевой напрягался или поднимал руки, та натягивалась, как якорная цепь в непогоду. Семячкин задерживал дыхание, боясь, как бы курточка не лопнула невзначай по швам. По этой же причине он остерегался резких движений и ходил по кают-компании плавно, точно в пластическом танце. Не ходил, а плавал… Тосе он на всякий случай сказал:

— Ишь как ладно сидит на тебе халатик! Все при месте, все в аккурат. А на мне эта роба трещит. Мне мужская одежда сподручней.

Она окинула его насмешливым взглядом, посочувствовала:

— На тебя, Семячкин, что хошь надень — все равно на ломового коня похож.

— Да-а? — огорченно и обиженно протянул рулевой.

Но долго огорчаться он не умел и уже в следующую минуту выговаривал коку на камбузе:

— Ты товарищу союзнику щей наливай погуще, не то что мне… И гороху не жалей на второе. Дипломатия! А у вас, коков, мозги заплывают жиром. Впрочем, у такой мумии, как ты, — пожалел он кока, — и мозгов-то, видать, не осталось: усохли.

Кок на «Кузбассе» был худым, как флагшток. Когда надевал фасонистую куртку-сингапурку и брюки клеш, ширина которых достигала внизу тридцати шести сантиметров, то становился похож на весло, поставленное торчком.

— Это верно, — ответил он спокойно и примирительно, зная, что больше всего рулевой рассчитывает на то, что он, кок, заведется сейчас, как говорится, с пол-оборота. — Мне кэп недавно так и сказал: когда вконец поглупеешь — пойдешь вместо Семячкина рулевым.

Нет, сегодня Семячкину положительно не везло. Идя с полным супником, он в коридоре опять повстречался с Тосей. Почти прилип спиной к переборке, чтобы пропустить девушку, и та прошла, даже не взглянув на него. Что ж, Тося на «Кузбассе» была единственной, нравилась не только матросам, но и кое-кому из кают-компании. А когда девушка нравится многим и знает об этом — ласкового слова или взгляда не жди от нее.

Лухманов посадил Митчелла рядом с собою, по левую руку. Справа от капитана, как всегда, занимал место помполит. Улучив момент, Семячкин, как бы между прочим, спросил:

— Товарищ капитан, это правда, что мы выходим двадцать седьмого?

— Откуда сведения? — поднял голову, оторвавшись от тарелки, Лухманов. Митчелл укоризненно покосился на Савву Ивановича, но тот не заметил этого, выжидательно глядя на рулевого.

— Да боцман с «Эль Капитана» сказывал, когда подходил на шлюпке, — пояснил матрос. — Был он, значит, на бережку, решил на корочки блеск навести… Искал-искал чистильщика — не нашел, у них, оказывается, этого нет. Зато новостей наслушался…

В кают-компании повисла тягостная тишина.

— Не знаю, Семячкин, — усмехнулся Лухманов, — я туфли сам чищу.

Теперь уже Савва Иванович мрачно посмотрел на английского лейтенанта. Однако в глазах его не было ни укора, ни даже вопроса. Помполит еще больше насупился, принялся за еду как-то вяло и неохотно.

А Митчелл, наверное, думал о том, как нелегко представлять на чужом корабле свое государство, если ты всего-навсего лейтенант. Что ответить Лухманову, Савве Ивановичу, рулевому? Значит, слухи бродят и на английских судах?.. А может быть, так и надо? Может, слухи нарочно распускает адмиралтейство, чтобы сбить с толку немецких агентов, которых конечно же немало в Рейкьявике?

В адмиралтействе служат умудренные военным опытом люди, они-то, должно быть, знают, как обеспечить безопасность конвоя…

Вопрос, бездумно заданный Семячкиным, изменил настроение в кают-компании. Обедали молча. Каждый снова и снова задумывался о предстоящем переходе через океан, невольно возвращаясь к навязчивой мысли, которую гнали, но которая опять и опять возникала: дойдет ли «Кузбасс» до Мурманска?

4

День кончался. Еще один день на опостылевшем рейде Хвал-фиорда.

Вода в фиорде казалась тяжелой и темной. Частые туманы словно наполнили ее своей непроглядной серостью, и потому даже в ясные, погожие дни она не обретала синевы и живого сверкания. Отблески светлого полярного дня лежали на ней неподвижно и тускло. Суда, стоявшие здесь уже много недель, лишь усиливали ощущение заброшенности на этой отдаленной и захолустной европейской окраине.