Горькие туманы Атлантики

Она работала в управлении порта, в службе погоды. Метеосводки отныне считались секретными, хотя нужда в них выпадала не так уж часто: суда уходили и приходили редко. А военный флот, авиация пользовались собственными гидрометеослужбами.

Приход всякого судна превращался в событие. Встречать его высыпали, как правило, все портовики, несмотря на строгие меры секретности, которыми обставлялся теперь каждый рейс. Суда приходили чаще всего с изорванными бортами, со срезанными снарядами мачтами, с обгоревшими палубами и надстройками, со вздувшейся от пламени краской, без шлюпок, вентиляторов, люков, а то и без труб. Их заранее, пока шли по заливу в сопровождении тральщиков, поджидали на причале санитарные машины. Может, и «Кузбасс» придет вот таким же? Господи, лишь бы пришел…

Наверное, в управлении все-таки кто-то знал о «Кузбассе», где он и что с ним, однако помалкивал: война требовала соблюдения тайн. Ольга понимала, что от подобной тайны могла зависеть и судьба самого Лухманова, благополучное завершение рейса, но легче от этого не становилось. Одно бы словечко, намек, обнадеживающая улыбка! Разве она проговорилась бы? Молчала бы как рыба, но сердце наполнилось бы крохоткой новой веры, не разрывалось бы от тоски. А к ней то и дело обращались с робкими, какими-то виноватыми вопросами жены других моряков «Кузбасса»: и сухонькая, почти старушка, Синицына, жена стармеха, жившая по соседству; и чернобровая говорливая украинка Фрося Бандура — запасной боцман, как ее величали шутливо на теплоходе; и красавица Лора — то ли жена, то ли подруга старпома Птахова: жили они не расписанными, и Савва Иванович, помнится, по этому поводу уже не однажды ворчал. Обращались к ней, к Ольге, то ли потому, что служила в управлении порта, то ли потому, что была женой капитана: кому ж еще знать!.. Но что могла им ответить? Сама по ночам гадала и маялась, а случалось — и в подушку ревела.

Должно быть, так устроена жизнь, что горестные минуты не только Ольге скрашивали воспоминания. Она уходила в них как в забытье. Вспоминала солнечный юг, родной город, маму, Лухманова — еще не капитана, а совсем юного. И конечно же, «княжескую усадьбу» — их домик-сарайчик, упрятанный в виноградную зелень над самым морем. Что там сейчас? Даже страшно подумать. Сохранился ли город, рыбацкий поселок? Может, немцы, опасаясь десантов с моря и выходов из катакомб, опоясали береговые кручи проволокой и пулеметными гнездами? А по ночам шарят по берегу лучами прожекторов, боясь каждой тени и каждого шороха? Нет, она не могла представить себе такими родные края.

Думала о Лухманове. Пожалуй, не объяснила бы, почему так быстро вышла за него замуж. Это была не банальная любовь с первого взгляда, в которую Ольга не верила, а нечто другое: внезапное ощущение, что они с этим человеком нужны друг другу. Уже во время первых лекций в мореходке заметила, что курсант следит за ней задумчиво и тоскливо — это мешало сосредоточиться, она волновалась и злилась. Если бы Лухманов хоть как-то выказал свое отношение к ней, рассердилась бы, ответила резко, быть может, высмеяла бы его. Но он молчал, избегая встреч, даже на консультации не являлся. Она обнаруживала его отсутствие поначалу с облегчением, так как чувствовала себя раскованнее, свободней, потом с ревнивой досадой. Но так или иначе, невольно думала о курсанте, вспоминала его. И в постоянных думах о Лухманове, то добрых, то сердитых, тянулась, не замечая того, навстречу ему.

Каким-то особым женским чутьем угадывала, что курсант либо любит ее, либо готов полюбить. И потому, когда он впервые заговорил с ней, не удивилась, восприняла это как неизбежное, давно ожидаемое. Мысленно не однажды воображала подобный разговор, заранее представляла, как ответит на каждое слово. Но все подготовленные ответы как-то враз позабылись, и она замерла, точно околдованная признаниями Лухманова. Ей нравилась его застенчивость, робость, скрытая, затаенная нежность. Разве такие же чувства не крылись и в ней, загнанные в самые потаенные уголки сердца неудачно сложившейся судьбой? В последний год она ощущала себя женщиной только униженно, оскорбленно, когда ловила на себе скользящие, недвусмысленные взгляды мужчин. Женщине, молодой и красивой, плохо в портовом городе, если она одна… Лухманов же, будучи совсем юным, почти мальчишкой, должно быть, понимал ее состояние, замкнутость и потому прикасался к сердцу ее осторожно и бережно, словно к открытой ране. Как же могла она обидеть или отвергнуть сразу, больно его доверчивую, трогательную любовь!