Горькие туманы Атлантики

— А мне такие слова — на пользу?

— Боишься? — удивленно взглянул на него Синицын.

— Не боюсь и никогда не боялся. Только думать про то не имею права: должность не позволяет! А я ведь моложе тебя, Ермолаич, всего-то на десять годов.

— Извини, брат, — внезапно как-то жалко и виновато отвел глаза стармех, — не подумал… Привыкли считать, что комиссары у нас — железные, а про то, что они такие же люди, как все, забываем. Прости старого дурня.

— Я не об этом, — с досадой ответил Савва Иванович. — Думать сейчас о смерти — на руку немцам: они день и ночь мечтают о нашей погибели. Ныне наша жизнь — у страны на учете, а не только на личном балансе.

«Не то говорю, не то! — метались разрозненные мысли. — Разве Синицын себя щадит? Избегает долга? Разве виновен в том, что старость его разминулась с покоем? Напряглось до предела сердце у старика — его бы сейчас приласкать по-дружески, отогреть!» Но Савва Иванович молчал, не находя нужных слов: не был готов он сейчас ни к ласке, ни к мягкости. Мог бы, наверное, рассказать экипажу о героизме, о воинском долге, о ненависти к врагу, а вот перед житейскими, стариковскими рассуждениями о вечном оказался бессильным, беспомощным. И потому злился: может, и тебя, помполит, начинает старость одолевать?..

Чтобы нарушить затянувшееся молчание, положил ладонь на заскорузлую руку Синицына:

— Не обижайся, Ермолаич, если пальнул что не так… А все ноги: заели меня вконец, ноют, будто их вырубили изо льда. Пойдем-ка лучше чаю попьем.

— Не помогает, значит, гусиный жир? — с сочувствием не то спросил, не то констатировал старший механик.

Шумел океан за бортами. Среди волн мелькали время от времени — а может быть, просто чудились — обломки судов. Зарево за горизонтом угасло, но небо в той стороне казалось теперь еще более мрачным. И разматывалась за кормою пенная лента следа, словно стремительная дорога, по которой «Кузбасс» приближался к бою.

22

С того дня, как конвой вышел из Хвал-фиорда, какое-то внутреннее беспокойство не покидало вице-адмирала. Даже просыпаясь по ночам, он тотчас же начинал думать о транспортах, следовавших в Советский Союз. А днем, занятый множеством дел, заботами военно-морских флотов, разбросанных по всем океанам, то и дело опять возвращался мыслями к каравану.

Конвой нес потери, однако терпимые. Собственно говоря, расчета оптимальных потерь не существовало, но уже был накоплен опыт проводки судов, и этот опыт подтверждал: если дело пойдет так и дальше, большинство транспортов благополучно достигнет портов назначения. И все же вице-адмирал полагал, что для успеха необходимо повысить боевую активность корабельных соединений охранения и прикрытия. Пока они конвою не помогли — разве что своим присутствием заставляли противника быть осмотрительным. Крейсерская эскадра, по мнению адмирала, могла бы следовать непосредственно вместе с конвоем, усилив защиту транспортов не только своей огневой мощью, но и средствами дальнего обнаружения самолетов. Крейсера подвергнутся риску бомбовых и торпедных ударов? Но это война, а боевые корабли для нее и созданы. Что же дрожать над ними, как над младенцами!

Излишняя осторожность адмиралтейства раздражала вице-адмирала. Так было в феврале, когда германская эскадра прорвалась из Бреста… Так было в дни оккупации Норвегии: выйди тогда британские корабли из своих баз, разве осмелились бы немцы перебрасывать через Северное море десант? Почему же никто не учитывает прошлых ошибок и промахов? Обмолвился как-то об этом в беседе с первым лордом, но сэр Паунд, хотя и туманно, дал понять, что все основные решения штаба согласованы чуть ли не с премьер-министром. Видимо, подобное обстоятельство он считал почти заклинанием от всех возможных просчетов.

Рассуждать об упущениях при формировании конвоя и в подготовке операции было поздно. Командиры корабельных соединений адмиралы Тови и Гамильтон предлагали свои варианты плана. Их предложения не были совершенны, однако в них содержались мысли, которые, по мнению вице-адмирала, стоило обсудить и продумать. Но первый морской лорд в долгом и не очень приятном для Тови телефонном разговоре сообщил адмиралу, что план уже утвержден, что настала пора действовать, а не совещаться, и, щеголяя изысканной вежливостью, холодно высказал мнение, что планирование операций вообще — привилегия штаба, а долг боевого состава флота — претворять эти предначертания в жизнь… Что толку теперь о том вспоминать? Операция началась, и следовало гибко ею руководить. А указания адмиралтейства казались порою поспешными, мало продуманными. Почему, например, не изменили курс конвоя после того, как его обнаружил противник? Севернее, у кромки льдов, транспорты какое-то время находились бы вне досягаемости вражеской авиации. Но караван продолжал идти прежними курсами, теми самыми, какими проследовали все предыдущие конвои в Россию. Неужели и это надо согласовывать с премьер-министром? На кой же черт существуют тогда флотоводцы!