Горькие туманы Атлантики

Дружно захлопали в ладоши. Но тут же вспорхнул Семячкин, стараясь всех перекричать:

— Внимание! Дорогому имениннику от экипажа «Кузбасса»… так сказать, небольшой презент: русский народный инструмент — балалайка! — Он быстро извлек из-под стола балалайку, ударил пальцами по струнам: — Настроенная! Тут мы написали от коллектива по английскому словарю. «Лефтенанту, — значит, — Митчеллу… от щирого ха-ат!»

Инструмент передали по рукам виновнику торжества, Митчелл неумело принял его, и Лухманов под общий смех стал показывать англичанину, как держать балалайку и как играть на ней. Робкое бренчание струн было встречено громким восторгом «кузбассовцев».

— У всех налито? — поинтересовался капитан. — Слово для тоста — Савве Ивановичу.

— Не мастер я по этой части, но уж коли поручили… — поднялся помполит. Вслед за ним поднялся и счастливо улыбающийся именинник. И Савва Иванович, взглянув на него, произнес: — Нас, советских моряков и английского лейтенанта Митчелла, вместе свела лихая година. Но за это мы на нее не в обиде. Мы боремся с общим врагом и верим: победа будет за нами! Мы разные люди, по-разному думаем и живем, но выпить хочу я за то, чтобы и в будущем встречались мы с англичанами только вот так: как братья, как союзники, как друзья. Будь здоров… сынок!

Митчелл не знал, должен ли он отвечать на тост тотчас же, Лухманов что-то ему подсказал, и лейтенант решительно выпил до дна, поперхнулся и тут же со смехом стал гасить свечи. Потом взял широкий нож, попытался разрезать именинный пирог, но свечи ему мешали. Тося с готовностью предложила:

— Разрешите я, товарищ лейтенант!

Она назвала англичанина товарищем лейтенантом, видимо не заметив этого, как не заметил никто, разве что сам Митчелл, отчего его раскрасневшееся лицо расплылось в еще более широкой улыбке.

А в это время в дверях появился четвертый механик Кульчицкий. Голову его украшала картонная зубчатая корона, под подбородком свисала растрепанная пакля, изображавшая бороду, но все в кают-компании сразу же догадались, что механик явился в образе Нептуна. И действительно, Кульчицкий развернул длинный свиток и, стараясь придать голосу басистые ноты, царственно провозгласил:

— «Грамота сия вручена владыкой морей лейтенанту британского флота Митчеллу в год тысяча девятьсот сорок второй, июля месяца, третьего дня на палубе советского теплохода «Кузбасс» в точке 72 градуса северной широты и 8 градусов восточной долготы (за точность координат штурманы не ручаются, поелику дрейфы и сносы им не подвластны); при ходе в двенадцать узлов (слава механикам!), пятибалльной зыби и дружеском расположении экипажа.

Великий Нептун дарует достославному Митчеллу отныне и навечно попутные ветры, яркие звезды и твердую палубу под ногами. Пусть сопутствует ему боевой успех, дабы сей воин мог всегда и везде сбивать и топить фашистские самолеты, субмарины и надводные корабли, а также всякую прочую нечисть, которая плавает по морю под флагом со свастикой».

«Ура» прокричали на, совесть.

На столах появились супники, и это — увы! — означало, что короткий праздник окончен. И тогда снова поднялся лейтенант.

— Уважаемые… — Он на миг замешкался, словно подыскивая сердечное слово. Потом взглянул на Тосю, вспомнил и рассмеялся. — То-варищи! Спасибо… Если я доживу до берега, я обо всем расскажу маме. В этот день я буду всегда вспоминать «Кузбасс» и говорить тост за советские моряки, за ваше счастье. Спасибо, мистер кэптэн. Спасибо, мистер комиссар… Савва Иванович.

Молодежь с Митчеллом еще оставались в кают-компании, а Лухманов заторопился на мостик. Уходя, он видел, как поспешно щелкал фотоаппаратом доктор, чтобы запечатлеть этот день, слышал, как именинник громко обращался к рулевому:

— Мистер Семячкин, когда прилетят самолеты, вы разрешите стрелять из ваш «эрликон»? У меня сегодня счастливый день!

— Плииз! — щегольнул Семячкин английским словечком.

«Совсем еще мальчишка», — подумал о Митчелле капитан.

На мостике Птахов угрюмо кивнул на море — плавали разбитые шлюпки, обломки, нагрудные пояса, рундуки… Пена на гребнях волн вдруг потемнела, стала коричнево-грязной, и Лухманов не сразу догадался, что это густые разводья мазута.

— Пока мы загорали без хода, немцы тут пощипали нашего брата, — промолвил старпом о том, что и так было ясно.

Война опять вплотную приблизилась к теплоходу, к его капитану и экипажу. И Лухманов, почувствовав это, почти машинально окликнул сигнальщиков, требуя быть повнимательней, приказал вызвать наверх дежурные артрасчеты. Но сигнальщики и без того напрягали зрение: обломки, то и дело встречавшиеся на пути, повергли их в уныние, и теперь им за каждой доской мерещились перископы, торпеды и всякая чертовщина…