Почему Сталин поддерживал (впрочем, порой и нещадно критиковал) жившего непосредственно в Кремле большевистского поэта Демьяна Бедного с настоящей фамилией Придворов, это понятно. Но почему чуть ли не вторым после Горького по значению писателем стал граф А. Н. Толстой, когда-то яркий белогвардейский журналист? Почему Сталину нравилась пьеса Константина Тренёва «Любовь Яровая», это тоже понятно. Но почему (впрочем, опять-таки после нажима Горького) он поддержал Булгакова с его «Днями Турбиных»? Наконец, зачем смертельно больному и фактически нищему А. И. Куприну было позволено вернуться на родину? И не просто позволено. Ему была сделана бесплатная операция, созданы все условия для того, чтобы он беззаботно дожил последние дни. Ведь Куприн во время Гражданской войны как журналист «проштрафился» перед красными в гораздо большей степени, чем Толстой, не говоря уже о Горьком. Откуда такая милость? Какой от возвращения Куприна лично Сталину был «прок»?
Объяснения находят разные. Но есть некая общая логика, согласно которой Сталин «окормлял»
И Маяковского он безошибочно выделил после его смерти среди футуристов и «лефовцев».
И с Шолоховым вел очень сложную игру.
В то же время именно в период правления Сталина были уничтожены прекрасные поэты и прозаики, а другим, как Андрею Платонову, была искалечена вся жизнь. Понять логику этих казней и «немилостей» (даже если пытаться встать на точку зрения тирана) в некоторых случаях невозможно. Почему уничтожили Даниила Хармса и не трогали Бориса Пастернака? Зачем старательно истребляли лучших крестьянских писателей, Клюева, Орешина, Клычкова, Васильева? Почему от очерка «Впрок» Андрея Платонова Сталин пришел в такое неописуемое бешенство, что Платонов на всю жизнь был вычеркнут из списка советских писателей, хотя сам этого как раз не хотел? С другой стороны, почему не был запрещен «Тихий Дон»?
Известно одно. Сталин придавал литературе огромное значение и вел с крупными писателями свою, достаточно сложную, «игру». Конечно, это не была интрига того накала страстей, которая происходила у Сталина с «оппозицией». Но это были тоже весьма напряженные и по-своему даже увлекательные отношения (только не для тех, кого в конце казнили) между литературой и Сталиным.
Горький решил ввязаться в это, рассчитывая на свой мировой авторитет и понимая, что Сталин нуждается в нем.
В короткий период правления Ленина ничего подобного быть не могло. Ленин интересовался не литературой, а «партийной литературой». Наконец, ему было просто не до литературы. В стране шла Гражданская война, царил социальный хаос, власть коммунистов находилась под постоянной угрозой. В конце 1920-х многое изменилось, по крайней мере в столицах. Жизнь в СССР — ее фасадная часть — налаживалась. О страшном голоде на Украине 1929 года, унесшем миллионы жизней и сделавшем миллионы детей беспризорными, то есть малолетними проститутками и преступниками, советские газеты, разумеется, ничего не писали. О свержении коммунистической власти не могло быть и речи. У власти появилась возможность обращать внимание на то, что всегда больше всего интересовало Горького: искусство, литература, наука, социальная педагогика. К литературе со стороны советской власти проявлялся повышенный интерес. Молодые советские писатели — Федин, Каверин, Вс. Иванов, Зощенко и другие — могли массовыми тиражами печататься в журналах, издавать книги, могли жить на гонорары, как это было до революции.
Над всеми ними, разумеется, висел дамоклов меч коммунистической идеологии. Но, во-первых, многие из них действительно разделяли эту идеологию, а во-вторых, законы художественного творчества таковы, что они способны преодолевать идеологию изнутри ее самой. И в этом тоже была «игра», опасная, но и увлекательная.
Советских писателей, пусть и не без волокиты, стали выпускать за границу. Почти каждый из них считал святым долгом посетить соррентинского отшельника, выразить свое почтение и привезти с родины «общий поклон». Напомнить, что его ждут, ему всегда рады, и вообще его место там, а не здесь. Кстати, эти писательские командировки с непременным заездом к Горькому в Сорренто тоже были частью политики Сталина, направленной на его возвращение в СССР. Горькому давали понять: смотрите, как свободно разгуливает по Европе Всеволод Иванов, бывший сибирский типографский наборщик, а ныне знаменитый советский писатель. Разве это не свобода, Алексей Максимович? Не торжество народной культуры, о которой вы, Алексей Максимович, мечтали?