Горький

Список советских писателей, которые посетили Горького в Сорренто, действительно впечатляет: А. Толстой, О. Форш, Л. Леонов, Вс. Иванов, С. Маршак, Ф. Гладков, A. Афиногенов, Л. Никулин, И. Бабель, В. Лидин, В. Кин, B. Катаев, А. Веселый, Н. Асеев, П. Коган, А. Жаров, А. Безыменский, И. Уткин и другие. Только Шолохову не удалось до него добраться. Но кто был в этом виноват? Сталин? Отнюдь. После письма Горького Сталину с просьбой ускорить выдачу Шолохову загранпаспорта паспорт был незамедлительно выдан. А вот итальянские власти застопорили выдачу визы.

Из всех писателей, посетивших Горького в Сорренто, почти никто реально не стал его последователем, то есть не учился у него писать. Горький не мог не понимать этого, читая книги Зощенко, Каверина, Леонова, Вс. Иванова и других. Не мог не видеть, что куда более авторитетными для них являются Гоголь и Достоевский, а из более современных — Андрей Белый и Борис Пильняк. Но Горький 1920-х годов еще не впал в «вождизм». Его письма к «молодым» исполнены пониманием их поисков, хотя и не без некоторого ворчания на стилистические огрехи и чрезмерную любовь к Андрею Белому и «нигилисту» Борису Пильняку. Наконец, сам факт, что в нем нуждаются, его ждут в СССР молодые азартные советские писатели (а у них был резон иметь защиту в лице Горького как от власти, так и от «напостовской» погромной критики), не мог не растрогать его в условиях отшельничества и откровенной травли со стороны эмиграции.

Это был весомый аргумент в пользу возвращения в СССР. Ничуть не менее весомый, чем финансовые проблемы.

И все же Горький колебался.

Деятель по натуре, он не мог долго заниматься чистым творчеством. Начатый в Сорренто «Клим Самгин» грозил стать безразмерным. К тому же он всегда любил сочетать творчество и деятельность. Так что не только сына Максима с женой, но и Горького тянуло в СССР. Однако он понимал, что цена его возвращения слишком высока.

Кто первый пригласил Горького вернуться? Как ни странно, это был Григорий Зиновьев, человек, который стал одной из главных причин отъезда Горького из России. Уже в июле 1923 года Зиновьев, как ни в чем не бывало, пишет Горькому в Берлин:

«Пишу под впечатлением сегодняшнего разговора с приехавшим из Берлина Рыковым. Еще раньше Зорин[45] мне говорил, что Вы считаете, что после заболевания В. И-ча (Ленина. — П. Б.) у Вас нет больше друзей среди нас. Это совсем, совсем не так, Алексей Максимович. <…>

Весть о Вашем нездоровье тревожила каждого из нас чрезвычайно. Не довольно ли Вам сидеть в сырых местах под Берлином? Если нельзя в Италию… — тогда лучше всего в Крым или на Кавказ. А подлечившись — в Питер. Вы не узнаете Петрограда. Вы убедитесь, что не зря терпели питерцы в тяжелые годы. Я знаю, что Вы любите Петроград и будете рады увидеть улучшения.

Если Вы будете в принципе за это предложение, то Стомоняков (или Н. Н. Крестинский[46]) всё устроят.

Дела хороши. Подъем — вне сомнения. Только с Ильичом беда».

К письму Зиновьева сделана приписка рукой Бухарина: «Дорогой Алексей Максимович! Пользуюсь случаем (сидим вместе с Григорием на заседании), чтобы сделать Вам приписку. Я Вам уже давно посылал письмо, но ответа не получил. С тех пор у нас основная линия на улучшение проступила до того ясно, что Вы бы „взвились“ и взяли самые оптимистические ноты. Только вот огромное несчастье с Ильичом. Но всё стоит на прочных рельсах, уверяю Вас, на гораздо более прочных, чем в гнилой Центральной Европе. Центр жизни (а не хныканья) у нас. Сами увидите! Насколько было бы лучше, если бы Вы не торчали среди говенников, а приезжали бы к нам. Жить здесь в тысячу раз радостнее и веселее! Крепко обнимаю, Бухарин».

«Жить стало лучше, жить стало веселее!» Не один Сталин разделял это убеждение, да и высказано оно было им гораздо позже, в 1930-е годы.

Итак, два члена ЦК приглашают Горького в Россию. Это через год после его гневного письма Рыкову и Анатолю Франсу по поводу суда над эсерами, которое Ленин назвал «поганым». Бухарин делает приписку «на заседании». На заседании чего? Политбюро? В любом случае сделать столь ответственное приглашение они не могли без коллективного решения партийной верхушки, в которой, начиная с болезни Ленина, все больше и больше укреплялся Сталин, сосредоточивая в своих руках неограниченную власть. Даже телеграммы о смерти Ленина «губкомам, обкомам, национальным ЦК» были отправлены за «скромной» подписью «Секретарь ЦК И. Сталин».

Вот факт, опрокидывающий прежние классические представления об отношениях Горького с Лениным и Сталиным. Горький в разговоре с А. И. Рыковым в Берлине жалуется, что, кроме Ленина, «друзей» в верхушке партии у него не осталось. А между тем его приглашают вернуться обратно в Россию именно тогда, когда Ильич стал настолько болен, что почти отошел от дел, и власть переходит в руки к Сталину. Кто же был истинным «другом» Горького?