Горький апельсин

Кувалда подскакивала по ступенькам за моей спиной, облеплялась травой, пока я шла мимо бывших курятников, чертила свежую борозду в земле у озера. Добравшись до моста, я обеими руками подняла ее, держа за самый конец рукоятки, размахнулась и ударила по каменному сооружению. Не знаю, много ли ущерба я нанесла. Недостаточно, чтобы обрушить всю эту конструкцию в воду, как мне хотелось. Когда сил поднимать молот не осталось, я бросила его там, вернулась к дому, прошла под колоннами портика, пересекла подъездную дорогу и двинулась к церкви по аллее. Сама я этого не помню, но мне сказали, что там меня и нашел Виктор. На паперти, с кровью на руках.

23

Мой отец приехал на процесс, в первый же день объявился на галерее для публики среди журналистов и простых зевак. Со второго взгляда я узнала его – уже старика. И все равно он казался каким-то незнакомцем. Лютер Джеллико. Я и раньше часто о нем думала, хоть и не видела его почти тридцать лет. В своем юном идеализме я представляла варианты развития событий: как он приходит в доллис-хиллскую квартиру и все понимает даже без всяких моих слов. Я воображала, как он заберет меня к себе жить (тетя моя при этом куда-то исчезала), в этот большой дом в Ноттинг-Хилле, хоть я и знала, что на самом деле его давно продали. Позже я высматривала отца в лавках древностей, на ярмарках старинных книг, в библиотеках, заранее репетируя то, что скажу ему.

Может, я и таскала в себе собственную вину за расставание родителей, словно скверную пищу в желудке, но главным злодеем я считала тетю. Это ведь она заставила меня выбирать между лисьим палантином и правдой. Это из-за нее, в той же мере, что и из-за матери, я узнала, что правда не всегда означает верный путь. Когда уже в новой квартире года через два рождественские открытки и подарки ко дню рождения перестали приходить, я винила тетю в том, что отец меня бросил. Коварную мачеху, которую я никогда не видела после того случая с накидкой. А когда она умерла, я, уже ставшая взрослой, все равно ждала, что отец вернется к матери и ко мне. Я все ждала, но он не писал, не звонил миссис Ли, живущей внизу, не объявлялся у дверей. Я увидела его только в этот день, в суде.

Теперь его волосы и усы побелели, шея стала тощей и морщинистой, но после всего одного взгляда (второго взгляда, когда я его узнала) вся эта любовь и злость снова нахлынули на меня. Я не могла оторвать от него глаз. Мне следовало бы сосредоточиться на том, что говорят эти мужчины в париках, убедиться, что я готова изложить все связно и логично, но я все время пялилась на галерею. Он упорно отводил от меня взгляд. «Ага, пришел! – хотелось мне закричать. – Слишком поздно! Слишком поздно!» Я не могла дождаться, чтобы этот первый день суда кончился: тогда мне смогут передать его записку или его просьбу о свидании. Я пыталась набраться душевных сил, которые мне понадобятся, чтобы разорвать перед ним записку или отказаться от свидания. Я упражняла эту невидимую мышцу, пока тянулся день. Я уговорила полицейского, который в перерывах отводил меня в камеру, проверить и потом перепроверить, но оказалось, что не поступало никакой записки, никакой просьбы о встрече.

Отец приходил в суд каждый день и сидел на одном и том же месте, опустив глаза или вообще закрыв их. Может, он тоже нес в себе часть вины за то, какой я стала. А может, как и все они, как и я (в конце концов), он просто был вуайеристом.

– Это ваши таблетки снотворного, мисс Джеллико? Бензодиазепин, обычно называемый вали-умом? – спрашивает парикастый. – Прописаны вам доктором Хантером в амбулатории района Доллис-Хилл в июне шестьдесят девятого года.

– Чтобы помочь мне спать. После того, как моя мать умерла.

Глаза отца распахнулись. Но я не удивилась, что эти париконосцы хотят расспросить меня о вали-уме, который мне прописали. Сторона обвинения обязана была еще до начала процесса представить все улики, имеющие отношение к делу. Я смогла в одиночку пережить потрясение и ужас, которые вызвало у меня то, что сделала Кара.

– И вы взяли их с собой в Линтонс?

Когда я в последний раз видела этот стеклянный пузырек, заткнутый ваткой? Собирая несессер с туалетными принадлежностями, перед тем как оставить Линтонс навсегда? Я не помнила, чтобы вынимала эту бутылочку вместе с зубной пастой и тальком, когда приехала в Линтонс.

– Думаю, да.

– Вы думаете. Так да или нет?

– Не помню.

– Вы хотя бы раз принимали бензодиазепин, пока находились в Линтонсе?

– Нет.

– Вы занимали помещения на чердаке – где вы хранили эти таблетки?

– Не помню. Я не помню, чтобы они были при мне.

– Вы можете объяснить, как они оказались в кухонном уголке у мисс Калейс и мистера Роберт-сона?

– Нет.

– А можете ли вы объяснить, почему следы бензодиазепина и апельсинового сока обнаружены в стакане, который находился в их кухонном уголке?

– Нет.

Я подумала о лице, которое заметила в чердачном окне, когда вернулась из Лондона, и о том, как Кара, эта умелая рассказчица, отрицала, что она туда поднималась.

– А то, что такие же следы найдены в желудке у Питера Робертсона?

– Нет.