Горький апельсин

На это место тратят много денег, не то что на некоторые из тюрем, о которых рассказывали переведенные к нам женщины и где сплошные крысы, наркотики, драки. Где нет никакого контроля. Нет, мне бы это не понравилось. Я хочу всегда твердо знать свое положение. Меня каждый месяц отправляют к психиатру – с тех пор, как я снова начала есть. Я рассказала ей, как однажды стояла на мосту над озером и думала о том, что после того, как умру, меня скоро забудут. Я не искала скандальной славы, у меня не оставалось выбора, эта слава пришла ко мне вместе с решением суда. Она спросила меня о матери и об отце. Я кое-что ей сообщила – но, конечно, не все. Я так и не рассказала все. Я рассказала ей, как счастлива была в детстве; рассказала о болезни матери и о наших устоявшихся ритуалах: когда я ее кормила, когда помогала ей с судном, когда промывала ей промежность фланелевыми тряпицами. Все первые тридцать девять лет своей жизни я всегда точно знала, что и когда случится. Через год работу тюремного психиатра перестали финансировать, но за мои двенадцать сеансов я так и не сказала все. Я никогда не рассказывала все. Никому.

– А что бы вы рассказали, мисс Джеллико?

Виктор наклоняется поближе. Сегодня запах его дыхания напоминает мне, как мы с Карой собирали ягоды в огороде. Она сорвала листок мяты, порвала надвое и сунула одну половинку себе в рот, а вторую протянула мне, и я улыбнулась. Мята пахла каким-то идеальным летом. Я открыла рот, и она положила половинку листка внутрь. Листок оказался грубый и ворсистый, жесткий, со вкусом грязи под всей этой остротой. Потом, когда она не смотрела, я выплюнула изжеванный зеленый комок в заросли ежевики.

– Из вас бы получился замечательный врач, – говорю я Виктору, надеясь, что произнесла это вслух.

– Мисс Джеллико?

Мне нравятся здешние привычные ритуалы. В то лето я вышла из-под контроля – как и все мы. Я не могла дождаться момента, когда вернусь в то место, где буду заранее знать, что случится дальше. Ритм – вот что мне требовалось. Мать всегда говорила, что я девочка, которая любит порядок, которая любит знать, что будет в следующую минуту. Вот почему я так обрадовалась, когда они сказали: «Виновна». И конечно, из-за наказания. Я заслуживала, чтобы меня заперли в тюрьме. Это стало расплатой за все, что я сделала.

– Мисс Джеллико? – шепчет Виктор. – Что вы сделали? Мы же когда-то были друзьями, помните?

Теперь я понимаю, что Виктор меня любил. Но теперь уже слишком поздно. Все это уже слишком поздно.

– Если вы не скажете, – добавляет он, – получится, что вынесен неправосудный приговор, а это было бы нехорошо. Вы сами знаете, что это было бы нехорошо.

Я сжимаю его кисть. Его рука в моей. Может, нам больше ничего и не нужно?

– Теперь уж скоро, миссис Джеллико, – говорит Сестра-Помощница.

В четыре часа я принесла чай на деревянном подносе. Фарфоровый чайник согрет, купленное в магазине гарибальдийское печенье красиво разложено на тарелочке, две матерчатые салфетки продеты в серебряные кольца. «Если пища достойна того, чтобы ее съели, она достойна того, чтобы ее съели прилично». Опустив поднос на покрывало, я взяла запасную подушку: она всегда хранилась на верхней полке гардероба. Я подложила ее за спину матери, помогла ей сесть в постели. Мы выпили чай, она съела одно печенье. «Ты не голодна, Фрэнсис? Не похоже на тебя». – «Сегодня – не голодна, мама». Я рассказала ей, что видела через окно, выходящее на улицу. Кто прошел мимо, а кто нет.

Допив чай, она трясущейся рукой протянула мне тарелочку с печеньем. «Ты набираешь вес, – заметила она. – У подбородка, вокруг талии. Тебе надо бы последить за этим». И все это время она держала перед собой эти печенья – как ловушку, словно готовясь подманить и поймать на крючок. Я пыталась поскорей убрать ее тарелку и чашку, но она была проворнее – несмотря на всю свою хрупкость. Сквозь кардиган и блузку она ущипнула меня за талию, там, где никто не увидит лиловые синяки от пальцев. У нее по-прежнему крепкая хватка. Потом она стала читать свою книгу, а я отнесла поднос на кухню и вымыла посуду. Плача над раковиной, я съела четыре печенья, остававшиеся на тарелочке, и потом все печенья, которые были в пакете. «Она старая больная женщина, – твердила я себе, – и я ее люблю».

Я пытаюсь напеть мелодию, ту, где про «Пироги миссис Вагнер». Как там было?

– По-моему, она поет.

– Ш-ш-ш, миссис Джеллико. Все в полном порядке. Если вы готовы, можете отправляться уже сейчас.