Горький апельсин

Пока я обдумывала ее слова, мысленно соглашаясь, что она, пожалуй, права, Кара зашвырнула кольцо подальше в озеро – словно камешком попыталась пустить блинчики.

– Что такое? – Она рассмеялась, увидев выражение моего лица. – Сейчас же в моде свободная любовь, разве не так? И потом, Питер, знаете ли, женат. На своей первой жене – Мэллори.

И тут же моя нелепая надежда на что-то такое, что я не могла даже назвать, исчезла, словно ее вырвали у меня из рук. Усевшись на бетон, Кара принялась возиться с узлом, в который была завязана скатерть. Я стояла не двигаясь, и она подняла на меня взгляд:

– Полагаю, ей-то он и пошел звонить. Он, знаете ли, платит ей алименты. Вот куда уходят деньги, а не на продукты, которые я покупаю. И она вечно жалуется, что денег не хватает. Думаю, он чувствует себя виноватым за то, что от нее ушел. Бедный старина Питер. Ей страшно хотелось завести детей, но не вышло. Все равно он считал, что из нее получится ужасная мать. Вот и ушел. А потом встретил меня.

Она произнесла последние слова чересчур легкомысленно – и бросила терзать узел, так его и не развязав. Я села рядом.

– Извини, Фрэн. Я тебя шокировала. Я-то думала, ты догадаешься. Я вот догадалась. Мы были в Ирландии, ехали на его машине, и он сказал, что ему надо вернуться в Англию, что он не может тут со мной оставаться. Стекло запотело, и я написала на нем «жена», и он очень рассердился и стер это слово, а потом сказал, что пытается добиться развода, но это трудно.

– Он остался с вами и с вашей матерью, когда у него сломалась машина?

– В тот раз он провел у нас три дня и три ночи. Сначала мистер Бирн выяснял, что там сломалось, потом заказал деталь, потом надо было ждать, когда ее привезут, потом ставить. Дермод устроил так, чтобы к нам явился отец Крег, когда Изабель не было дома. Между прочим, это Дермод научил меня молиться по четкам, водил меня к причастию и к исповеди, рассказывал мне все эти католические истории, пока я сидела рядом с ним за кухонным столом. Изабель знала, но делала вид, что не знает. Ее воспитали протестанткой, но мне разрешалось выбирать. И мне понравилось католичество. Мне оно до сих пор нравится, с ним я четко понимаю свое положение. Но в школе меня звали протестанткой, хотя я учила катехизис вместе со всеми. И Падди меня тоже так называл.

Мне пришлось сидеть напротив отца Крега у нас в задней гостиной и выслушивать, что я неблагодарная, что я – бремя и для матери, и для Господа, что хорошие девочки не убегают в Дублин. Ради визита пастора Дермод повесил то единственное изображение Христа, которое у нас было в доме. Только вот оно ничем не напоминало все эти священные картинки, которые висели дома у моих друзей, – там, где из груди Иисуса вырывается пламя и он выглядит таким грустным и жалким, или там, где он держит на ладони свое сердце. Нашу картину нарисовал какой-то испанский живописец, забыла кто. Конечно, это был не подлинник, а копия. Иисус на кресте был какой-то хулигански-красивый. И выглядел как самый настоящий человек, из ладоней и ступней которого идет самая настоящая кровь. На нем была только узенькая белая повязка вокруг пояса. И вот я сидела там, в задней гостиной, и отец Крег все говорил и говорил, и я отвечала: «Да, святой отец. Простите, святой отец». И все это время смотрела вверх, на картину, и представляла себе, что это лицо Питера, а не Христа, и что я помогаю ему спуститься с креста, и ложусь рядом с ним, и вдруг оказывается, что на этой повязке нет никаких узлов, и она просто соскальзывает.

Она явно сказала это, чтобы меня шокировать, и меня это действительно шокировало. Я уже начинала понимать, что Кара часто так поступает. Но тогда я не знала, что она нарочно устраивала так, чтобы каждое новое скандальное откровение или действие было еще более возмутительным, чем предыдущее. Она засмеялась при этом воспоминании, а я, чтобы спрятать разгоряченное лицо, взяла скатерть с завернутой едой и стала ковырять узел.