— Енто можно. Телеса у тя добрые, хе‑хе! ‑ посмеиваясь, проговорил питух и потянул девку в темные сени.
Иванка только головой покачал: на селе такого сраму средь бела дня не увидишь.
Вошли в кабак. Здесь полумрак. По темным бревенчатым стенам чадят факелы в железных поставцах.
Шумно, людно. За длинными дощатыми столами, забыв про нужду и горе, бражники пропивали скудные гроши. В правом углу, прямо на земляном полу, привалившись спиной к винной бочке, играл на гуслях седобородый слепой сказитель. Болотников подсел к гусляру, прислушался к его песне.
Пока Афоня Шмоток ходил к целовальнику за квасом, Болотников внимательно слушал сказителя. Песня гусляра его тронула. Вновь вспомнилась заимка в густом бору, лесное озеро и Василиса ‑ добрая, грустная и вместе с тем озорная да ласковая.
— Задушевно песню складываешь, дед. Играй еще.
Старец приглушил струны, поднял лицо на страдника.
— Немощен стал, молодший. Ослаб голосом. Хворь одолела, ‑ тихо отозвался сказитель.
Болотников принес от целовальника чарку вина, протянул гусляру.
— Выпей, отец. Подкрепись.
— Благодарствую, чадо. Зелено винцо приемлю.
Старец отложил гусли, принял чарку.
— Сыграй, дед, богатырскую, о молодцах добрых, ‑ придвинувшись к бахарю, попросил Иванка.
Сказитель долго молчал, тихо перебирал старческими, дрожащими пальцами струны, а затем молвил:
— Слушайте, ребятушки, о временах седых и давно минувших.
Запел гусляр вначале неторопливо и тихо, а затем на диво страдникам его голос обрел силу и стал таким звучным, что даже кабацкие питухи примолкли.