Горький хлеб

Из‑за моря, моря синего,
Из‑за синего моря, из‑за черного
Подымался Батый ‑ царь сын Батыевич.
Подошел собака под стольный Киев‑град.
Надевал Владимир киевский платье черное,
Черное платье, печальное.
Приходил ко божьей церкви богу молиться.
Встречу идет нищая калика перехожая:
"Уж ты здравствуй, Владимир стольный киевский!
Ты зачем надел черное платье печальное?
Что у вас во Киеве учинилося?"
"Молчи, нищая калика перехожая,
Нехорошо у нас во Киеве учинилося:
Подымался Батый‑царь сын Батыевич.
Подошел собака под стольный Киев‑град".
"Не зови меня нищей каликой перехожею,
Назови меня старым казаком Ильей Муромцем".
Бил челом Владимир до сырой земли:
"Уж ты здравствуй, стар казак Илья Муромец!
Постарайся за веру христианскую".
Говорил казак Илейка Муромец:
"Я поеду, князь, к злому ворогу,
И не для тебя, князя Владимира,
А для бедных вдов и малых детей".
И поехал богатырь к злому ворогу,
Но сказал его добрый конь по‑человечьему:
"Уж ты стар казак, Илья Муромец!
Есть у татар в поле накопаны рвы глубокие,
Понатыканы в них колья мурзамецкие,
Из первого подкопа я вылечу,
Из другого подкопа я выскачу,
А в третьем останемся ты и я!"
Бил Илья коня по крутым бокам:
"Ах ты, волчья сыть, травяной мешок!
Ты не хочешь служить за веру христианскую!"
Пала лошадь в третий подкоп,
Набежали злые татаровья,
Оковали Ильюшку железами,
Ручными, ножными и заплечными.
Проводили ко Батыю Батыевичу.
Говорил ему Батый царь сын Батыевич:
"Уж ты гой еси, стар казак Илья Муромец!
Послужи мне‑ка так же, как Владимиру".
Отвечал стар казак Илья Муромец:
"Нет у меня с собой сабли вострой,
Нет у меня копья мурзамецкого,
Нет у меня палицы боевой:
Послужил бы я по твоей по шее по татарской!"
Говорил Батый‑царь сын Батыевич:
"Ой вы, слуги мои верные!
Выводите его на поле Куликово,
Положите голову на плаху на липову,
По плеч срубите буйну голову!"
У Илейки вдвое силы прибыло.
Рвал он оковы железные,
Хватал он поганого татарина,
Который покрепче, который по жиле не рвется,
Стал татарином помахивать:
В которую сторону махнет ‑ улица,
Подбегает к Илеюшке добрый конь,
Садится он на доброго коня,
Бил татар он чуть не до единого.
Убирался Батый‑царь с большими убытками…

Иванка поднялся с лавки, подошел к сказителю, обнял за плечи. Любил он песню, особенно раздольную да богатырскую.

— Знатно складываешь, дед. Как звать?

— Устином нарекли.

— А отчина где?

Гусляр повернулся к Болотникову, улыбнулся, и все старческое лицо его как‑то сразу посветлело, разгладились глубокие морщины.

— Вся Русь моя отчина, молодец. Калика я перехожий. Вот здесь на Москве чуток отдохну и дальше с мальчонкой‑поводырем побреду.

— Что на Руси слышно, отец?

Сказатель устало вытянул ноги в дырявых лаптях, протяжно вздохнул и надолго замолчал, опустив бороду! Иванке показалось, что дед, утомившись после долгой песни, уснул, но вот бахарь шевельнулся, нащупал рукой суковатый посох и молвил тихо: