Горький принц (ЛП)

Ненависть, блядь, обжигала, как вдыхание дыма, а потом удар кулаком в горло. Яд этой ненависти разъедал нас с Данте изнутри, укрепляя наш план.

Но впервые в моей взрослой жизни я задался вопросом, был ли мой план ошибочным, и это заставило меня возненавидеть Ромеро еще больше. Я ненавидела этого ублюдка за то, что он перевернул жизнь моей матери с ног на голову. За то, что он вытащил ее из единственного дома, который она когда-либо знала, а затем толкнул в объятия моего отца. Я ненавидела его за то, что он так сильно сломал ее, что она согласилась на такого человека, как мой отец, который обращался с ней как с отбросом.

Мое настроение испортилось, а голубые глаза Рейны вспыхнули удивлением.

“Боже, я не думала, что просьба сводить меня на свидание так сильно разозлит тебя”, - пробормотала она, делая шаг назад. Прежде чем я успел осознать, что делаю, моя рука схватила ее за тонкую талию и притянула к себе.

У нее вырвался тихий всхлип, и я проглотил его поцелуем. Она мгновенно расслабилась, ее губы прижались к моим. Она была так чертовски отзывчива ко мне, что я не знал, как доживу до ее восемнадцатилетия, не зарывшись глубоко в нее.

Мой брат расхохотался бы до упаду, если бы узнал, что я жду момента, чтобы трахнуть ее. Ну и пошел он. Я намеревался наслаждаться каждым мгновением, проведенным с ней, пока мы не закончим, но не раньше, чем она достигнет совершеннолетия.

— Я приглашу тебя на свидание, — прошептал я ей в губы.

“ Правда? Ее полные розовые губы изогнулись в лучезарной улыбке — такой, которая могла легко покорить сердце мужчины, и я подумал, не попытается ли она украсть мое. “Ты хочешь встречаться со мной?”

— Ты просила меня подождать тебя, — напомнил я ей.

“Я беспокоился, что, возможно, ты передумал”. Я почти сделал это, потому что в глубине души знал, что она невиновна, и было неправильно заставлять ее расплачиваться за чужие проступки. Даже стоны Рейны звучали невинно.

Но видя, как затуманиваются ее глаза, когда она распадается на части для меня, и то, как выражение ее лица светится посторгазмическим блаженством, я стал жадным. Я бы не позволил никому другому увидеть это.

Не раньше, чем я покончу с этим. И с ней.

“Я буду ждать тебя, Рейна Ромеро”. Хотя, возможно, в конце концов, она пожалела бы, что я этого не сделал. “Но ты должен пообещать мне одну вещь”. Я провел большим пальцем по ее приоткрытым, припухшим губам, и она высунула язык, облизывая подушечку моего пальца. Это послало прилив тепла к моему паху, когда образы, как она делает то же самое, стоя на коленях, пронеслись в моем сознании. “Не влюбляйся в меня”.

Она одарила меня одной из своих ослепительных, солнечных улыбок. “Ты не можешь приказывать моему сердцу, Амон Леоне”. Она приподнялась на цыпочки и коснулась своими губами моих. “Но не волнуйся, мой озлобленный принц. Я ничего не попрошу взамен”.

Я должен был сразу понять, что принадлежу ей. Я принадлежал ей с того первого объятия.

Я откинулась на заднее сиденье машины, Данте изучал меня, пока наш водитель ехал по шоссе к дому нашего отца в Триесте. Я все еще чувствовал ее запах на себе — каждым дюймом своего тела — и каждый раз, когда я делал вдох, воспоминание о ней нахлынуло на меня. Это никак не облегчало мой гребаный стояк.

Данте прожигал дыру у меня в голове с тех пор, как оставил девушек на площади Сан-Марко, смеясь и оценивая проходящих мимо мужчин. А еще они говорили, что мужчины — бесчувственные придурки.

Когда Рейна поставила случайному блондинистому придурку пятерку, мне пришлось уйти, прежде чем я последовал за парнем и поставил ему ноль, размозжив его череп о камень столетней давности. Вот насколько Рейна выбила меня из колеи. Это была самая модная вещь, которую я делал с девушкой со времен средней школы, и все же это взвинтило меня больше, чем когда-либо.

Следующие несколько недель до ее восемнадцатилетия будут для меня адом, но я намеревался сделать их незабываемыми для нее. Так что, когда все это дерьмо полетит к чертям, она вспомнит меня. Жажди меня. У меня было плохое, плохое предчувствие, что когда все это закончится, я буду нуждаться в ней больше, чем она во мне.

“ С Рейной все прошло хорошо? Прикоснись ко мне. Черт возьми, она так мило умоляла. У меня возникло искушение просто послать к черту мои принципы и месть и трахнуть ее в открытую. И средь бела дня, в центре Венеции. Иисус Христос. “Амон”?

Я не хотел ничего рассказывать Данте. Рейна была моей. Я не хотел, чтобы он получил хотя бы намек на то, как она стонала. Я не хотел, чтобы он знал, как она отчаянно цеплялась за меня, требуя освобождения, как будто я был единственным, кто мог дать ей это.

Я стиснула зубы, стараясь выкинуть эту картину из головы. — Прекрасно.

“Что это значит?” Взволнованный Данте спросил меня. — Она рассказывала тебе что-нибудь о своем отце, или ей так отчаянно нужен был твой член, что она отвлекла вас обоих?

Я любил своего брата, но, возможно, сегодня я нокаутирую его. По крайней мере, это заставит его замолчать на некоторое время.