Горький привкус любви

Томительный процесс подсчета голосов прошел на редкость быстро – соискателей было немного. Теперь редкая кандидатура избиралась единогласно – настала пора выяснения отношений. Желающих показать фигу в кармане находилось немало.

– И в заключение, – дрожащим голосом произнес председатель счетной комиссии, – результаты голосования на замещение вакантной должности доцента кафедры философии по кандидатуре Павловой Галины Николаевны. «За» – 5, «против» – 29, воздержавшихся – нет.

Унасекомленный совет по одному намеку ректора сделал свое грязное дело.

Это был триумфом Кежаева.

– Я здесь совершенно случайно узнал, – сказал Константин Константинович Глебу Владимировичу, когда они выходили из зала, – что слово «кежай» означает злой.

– Ну, что ж – как говорится, Бог шельму метит.

***

Вступив в должность ректора, Кежаев на заседании совета университета определил новые задачи и объявил программу реформирования вуза с целью превращения его в университет европейского образца. На трибуну поочередно поднимались Лев Соломонович Риарский, Ирина Аполлоновна Плотникова и Владимир Иванович Гусев. Пресмыкавшиеся перед предыдущим ректором, чтобы добиться его расположения и войти в обойму «нужных людей», теперь они без тени смущения говорили о том, как деспотичен он был и как демократичен Александр Степанович, как деградировал университет в последние годы правления Сергея Павловича и какой свежий творческий импульс он получил с приходом нового ректора, как одобряют они его стремление к реформам и с какой страстью готовы служить для него опорой в этом нелегком деле.

***

У преподобного Паисия Святогорца есть поучение о разделении людей на мух и пчел. Пчела и на свалке найдет цветок и соберет нектар, а муха… муха и в прекрасном саду найдет кучу....

Лев Соломонович Риарский был мухой. Он производил впечатление интеллигентного и вполне безобидного пожилого человека. Но за этой маской скрывался злобный, мстительный и расчетливый мерзавец, действующий исключительно с помощью закулисных интриг.

В присутствии начальства он весь скукоживался, всячески демонстрируя свою незначительность и преданность вышестоящим, перед подчиненными же Лев Соломонович становился будто выше ростом, его узкие плечи расправлялись, каждый жест был призван подчеркнуть его величие и значимость.

Риарский никогда никому ничего не прощал. На любую, по его мнению, несправедливость, допущенную в отношении него, он реагировал растерянной обезоруживающей улыбкой, которая заставляла его обидчика, мнимого или настоящего, чувствовать себя неловко и пытаться как-то исправить ситуацию. Выслушав извинения, Лев Соломонович прижимал руки к груди и уверял собеседника в том, что ничего страшного не случилось и он не держит на него никакого зла, а сам уже рисовал в своем воображении картину утонченной мести. Отныне при каждом удобном случае он в разговоре с коллегами старался выставить своего недруга в самом невыгодном свете, представляя его разносчиком сплетен. Делал это Лев Соломонович просто виртуозно. Он со скорбным видом подходил к одному из друзей этого человека и говорил, что знает о его проблеме (причем говорилось о действительно имевшей место проблеме, но представленной в искаженном и гипертрофированном виде) и очень ему сочувствует. И когда возмущенный собеседник спрашивал, откуда такие сведения, Риарский с притворным смущением называл имя своего обидчика. Такое он проделывал неоднократно. И люди верили ему, потому что невозможно было предположить, что такой с виду интеллигентный человек, да к тому же столь почтенного возраста, может кого-то оболгать. Да и зачем? А он просто получал огромное удовольствие, сталкивая людей лбами и наблюдая, как недавние друзья становятся заклятыми врагами.

Всегда и везде Риарский был первым: призыв в ряды НКВД – он в первых рядах, освоение целины – он в авангарде. Но ему всегда не хватало то одного подтягивания на турнике, то здоровья – в медицинской карте появлялась запись о предрасположенности к гипертонии. И Риарский грустно махал рукой вслед отъезжающим энтузиастам, «волею обстоятельств» вынужденный оставаться дома.

Руководствуясь исключительно выгодой, Лев Соломонович, на словах ратуя за чистоту нравов научного сообщества, поставил на поток «производство» диссертаций, содержание которых представляло собой компиляции из нескольких дипломов, для последующей продажи чиновникам, жаждущим получить ученую степень.

Высшим проявлением его лицемерия были доклады при смене политической ситуации в стране. В каждом из них была ключевая фраза, ставшая в вузе притчей во языцех.

В год обещанного Хрущевым коммунизма он восклицал:

– …Мы – винтики мощного механизма, рожденного великим Октябрем! Все как один в творческом порыве мы с воодушевлением идем к победе коммунизма, к светлому будущему, гарантирующему счастье нам и нашим детям…

В годы перестройки Лев Соломонович с энтузиазмом провозглашал: