Горький вкус свободы

А потом я познакомился с тобой. Милой, доброй, слегка наивной второклассницей, перечитавшей романов о несчатных сиротках и которая практически сразу после знакомства захотела, чтобы твоя мама меня усыновила… И это был просто какой-то подарок судьбы. Твоя мама,– как ты, наверное, и сама понимаешь, – изначально была настроена довольно скептически. Если бы не твои уговоры, она бы никогда на это пошла… Спасибо за это. Большое.

В общем, наверное, это все… Я очень надеюсь, что ты не возненавидишь меня после этого признания, не начнешь бояться и постараешься понять и принять…. Я догадываюсь, что сделать это очень непросто, но ты даже не представляешь, как для меня это важно…

Хотелось орать и крушить все вокруг. Ладони вспотели, было трудно дышать. Я оглянулась и увидела Сашу, стоящего у окна. Было непонятно, как он успел пройти мимо меня. И как давно это произошло. В глубине души я все же подозревала, что с Сашей что-то не так. Что-то пугает, ранит, не дает улыбаться и радоваться теплому морю. Что-то – кроме смерти матери. Когда моя мама думала, что я сплю, я порой слышала, как они с Сашей что-то серьезно обсуждали. Часто с надрывом, криками, истериками. Пробравшись сквозь заросли эмоциональной шелухи, прищурившись, можно было разглядеть факты. Разрозненные, не связанные между собой, мало о чем говорящие, но факты. Сейчас в памяти отчетливо всплывали Сашины короткие реплики, полные обиды, раздражения и непонимания: «я не псих», «от таблеток у меня сонливость», «у меня все хорошо», «я просто боюсь», «отстаньте от меня», «сами идите к психологу», «как я об этом скажу», «вы не представляете, что такой ад», «вы только делаете вид, что понимаете меня», «вы с этим не жили, заткнитесь, пожалуйста». Поэтому читая Сашино письмо, я была готова к самым страшным вещам – пожарам, наводнениям, землетрясением, авто- и авиакатастрофам. Быть может, даже к Беслану, случившемуся за месяц с копейками до нашего с ним знакомства.

Только не к убийству. Все перевернулось с ног на голову: тот, кого я интуитивно считала жертвой, оказался как бы по другую сторону баррикад. Баррикад, в существовании которых я долгие годы даже не сомневалась.

Мы обнялись. Обнимались долго. И плакали. Оба. Долго.

Поздно вечером пришла мама, и я ей все рассказала, хотя Саша строго-настрого запретил мне это. Рассказала потому, что не могла не рассказать. Потому что я все еще была ребенком, абсолютно доверяющим маме.

Она попросила меня уйти в свою комнату, и пошла в Сашину.

– Саша, можно тебя на минутку?

Сначала она говорила спокойно и даже вежливо. Саша говорил тихо и робко, а потом она перешла на крик. Кажется, она раньше никогда так не орала: ни на меня, ни на него, ни на кого-то еще.

Через какое-то время Саша выбежал из квартиры весь в слезах, а я помчалась за ним, хотя мама просила меня остановиться.

Добравшись до заброшенного футбольного поля, подросток отдышался и достал сигарету. Я встала рядом.

– Что она сказала? – шокированно спросила я, ногой небрежно вырисовывая что-то на снегу.

– Обвинила меня во всех смертных грехах… И сказала, что надо было тебе соврать… Единственному другу надо было соврать, потому что ты типа маленькая…

– В чем соврать? – не поняла я.