Горький вкус свободы

– Все было супер, но примерно через полгода я испугался, что не смогу соответствовать их ожиданиям. Кроме того, меня немного мучали угрызения совести из-за того, что я понимал, что они… не совсем честные. С каждым днем все очевиднее становилось, что они живут не по средствам…. Прямо сказать я им об этом, разумеется, не мог (было неудобно), да и зачем? Что бы это изменило? Поэтому я попросил об отмене усыновления. Они долго пытались понять, что сделали не так, очень переживали, искренне, но я настоял на своем и меня вернули… Короче, я всех подставил, как всегда, а, в первую очередь, сделал хуже самому себе… Общественность не должна была узнать об этом провале, мне изменили фамилию и сказали нигде не светиться… С журналистами как-то вопрос умяли (деталей я не знаю), но моей рожи посторонние в детдоме созерцать не должны были… Потому никаким потенциальным опекунам/усыновителям меня показывать было нельзя… Кроме того, после того случая меня начали гнобить в детдоме – и взрослые, и дети… Дети издевались, типа из-за меня не забрали кого-нибудь из них… Взрослые тоже были, мягко говоря, в шоке… Вначале, конечно, они отнеслись к моему поступку с пониманием и думали, что мне что-то угрожало… Просили, чтобы я им все рассказал… Обещали, что защитят меня… Просили не бояться рассказать все, как есть… Без оглядки на их статус… А что я им мог рассказать? Ничего. Ну, и тогда они начали сокрушаться по поводу того, какой я глупый, недальновидный и не ценящий, что имею. Спрашивали, как я посмел все испортить: ни себе ни другим. Говорили, что надо было сразу отказываться от усыновления, если уж на то пошло. Кричали, что миллионы детей хотели бы оказаться на моем месте. И все в таком роде.

Как ты понимаешь, я тогда даже не мог рассказать никому обо всей этой ситуации… Ибо велели держать язык за зубами…

– Хорошо, а теперь серьезно, между нами: он тебя изнасиловал? – спросила я тихо.

– Арина, блин, нет. В своем Фейсбуке не ляпни

– А что ты нервничаешь-то сразу?

– Да потому что ты бред несешь, – чуть более спокойно пояснил Саша.

– Окей, если они были такие замечательные, нафиг ты ушел от них? Ты чего реально больной? Ты что не понимал, что сорвал джек-пот? Да, они воры, но это единственный их недостаток. Да и вины в этом их особо нет – жизнь такая… Система такая – ты же сам все понимаешь. А правда, что у них яхта есть?

– Да, но она не им принадлежит.

– А кому?

– Отцу Ольги. Ну, это супруга… Блин, я думала, хотя бы ты меня поймешь… – чуть не плача, произнес Саша.

– Просто я тебе не верю, – немного помолчав, произнесла я. – Ну ты сказки какие-то рассказываешь. Двенадцатилетнего травмированного мальчика усыновляют, можно сказать, олигархи. Красивый дом, любящая семья, ни в чем в тебе не отказывают. Так ведь?

Саша кивнул.

– А в один прекрасный день ты просто решаешь вернуться в детский дом. Нахуй? Даже если они тебя не любят или тебе кажется, что они тебя не любят… Даже если ты их не любишь… Ты же понимал, что это шанс, о котором только можно мечтать? Тебе 12 лет, у тебя ни адекватных родственников, ни заботливых друзей семьи…. Что за бред? Конечно, плохо, что над тобой после этого издевались, но детей тоже можно понять – там, наверное, все мечтают о такой жизни, но повезло только тебе. По крайней мере, тебе первому повезло, а ты просто вернулся обратно. Что за…. У меня нет слов…

– А ты бы как на моем месте поступила? – хмуро спросил Саша.

– Я не была никогда на твоем месте.

– Тебя усыновили в полтора года.

– Что? А ты откуда знаешь? Тебе мама сказала? Нормально вообще: тебе сказала, а мне – нет? Это как?!

Оказалось, что Саша видел постановление об усыновлении. В сейфе. Случайно.

– Так как бы ты поступила на моем месте? – повторил Саша настойчиво.

– Я же их не знаю… Наверное, пошла бы к ним… И пыталась бы изменить систему изнутри… Ну, чтобы они меньше воровали…

– Систему не изменить. И они бы тебя не стали слушать, – холодно возразил Саша.

– Не знаю… Я не готова сейчас ответить на этот вопрос.

Было нечем дышать. Кровные родители меня сейчас почти не волновали. И даже сама мамина ложь, которая при других обстоятельствах вывела бы меня из себя и довела бы до белого каления, отошла на задний план. Знакомство – рассказ о Саше – исповедь об убийстве – мамина реакций – эпилог. Я могла бы оказаться на его месте. Сашином месте. Будь я старше, а он младше. Будь он как бы родной, а я так – временно. Будь он первым, а я – второй. Я бы убила человека, потому что мой отец – мудак и вместо поддержки бы получила крики о том, что как я смею так пугать младшего – по легенде родного – ребенка, который ни в чем не виноват и у которого должно быть детство. Меня обозвали бы эгоисткой и даже бы не обняли. А потом, под мутным предлогом, вернули бы обратно: к манной каше с комочками и слипшимся макаронам.