Горький запах осени

Горбатая и давяще скучная улица между Краловскими Виноградами и пролетарским Жижковом пережила вторую мировую войну без видимого и, надо думать, без невидимого урона и ущерба. Словно на целость ее серой обыденщины не захотели посягнуть и ураганы исторических катаклизмов, которые так разгулялись в восхитительных районах по соседству.

Пани Моравкова, пережившая тут вторую половину оккупационных лет, не переставала сокрушаться о сыне. Это вызывало естественное сочувствие и уважение — с легкой примесью двусмысленного беззастенчивого любопытства — ее соседушек, этих линялых куриц, считавших себя по сравнению с браницкой поденщицей и прачкой чуть ли не маркизами. Кто-кто, а уж они-то знали, что к чему!

Пани Моравкова не переставала сокрушаться и о потере родного угла. Браницкий домик, хотя и сыроватый и тесноватый, был приветлив. Здесь она в свое время была молода, красива, бывала счастлива тем скромным счастьем самоотверженных жен и матерей, которые не ставят перед собой бог весть каких высоких целей, не возлагают ни на что особенных надежд и потому стоически переносят крушение своих маленьких иллюзий.

Улица, куда ее закинула судьба, пани Моравкову удручала. Ее унылой неприглядности приписывала она все беды — даже и то, что о сыне не было ни слуху ни духу с тех пор, как он исчез во вражеских застенках. Она не примирилась с новым домом и когда война окончилась. Навязанное их семье пристанище коварно умыкало у нее любую радость, гасило каждую улыбку. Даже после возвращения Павла жить там не стало для нее приятней.

От горделивого высокомерия Краловских Виноград улица переняла этакую позу самодовольного богача. Самодовольство было весьма колоритным — такое, надо думать, выставляли напоказ побочные сынки магнатов времен Ренессанса — пригульные внебрачные их отпрыски. Улица и была таким внебрачным отпрыском где-то на задворках кварталов трех- и семикомнатных квартир, содержавшихся прислугой в совершеннейшем порядке, хотя, конечно, к миру буржуа, миру основателей торговых и промышленных домов и капиталов тех пресловутых благоденствующих «Вашеств» второй половины девятнадцатого века, — не относилась ни временем возникновения, ни тем более своим характером.

Возникла она на заре Чехословацкой республики, когда строения так часто рушились. Печать расхитительной экономности лежала в доме, где жила пани Моравкова, на всем, особенно же чувствовалась при взгляде на отделку квартир.

Не относилась улица и к шумной семье жижковских доходных домов, с их галереями и двориками, где демонстрировали свое рукомесло столяры, обивщики, лакировщики — мелкий промысловый люд, перебивавшийся с хлеба на воду. В тех двориках — куда с холма Витков сбегали купы цветущих сиреней и акаций, источавших аромат дешевых духов, — в тех двориках жизнь была шумная, веселая. Но улица, лежащая между двумя мирами, знай себе помалкивала.

В однокомнатных квартирках жили мелкие служащие и канцеляристы. У этих была собственная гордость: они ведь получали не сдельные и не зарплату, а всегда жалованье или даже оклады. Этим они кичились. С непостижимым упорством откладывали каждый сэкономленный грош. Молча, упрямо, завистливо карабкались вершок за вершком поближе к миру хотя бы уже двухкомнатных квартир.

Во имя продвижения по лестнице благополучия манипулировали, как могли, своими чадами — которых, разумеется, бывало от силы двое, — словно прямой обязанностью тех было достичь решительно всего, чего не удалось достичь родителям.

Этот козлиный дух натужного старания был чужд пани Моравковой, она здесь чувствовала себя белой вороной. Не удивительно, что в той гнетущей атмосфере ей бывало жутковато, и она при любой возможности шла к остановке двадцать первого трамвая, чтобы ехать на Браник.

Скромные домики, форпост деревенских халуп, встававшие и тут и там по утесам глубокой долины Влтавы (пока их не остановили первые особняки, поднявшиеся на фоне силуэтов города и королевского замка), были сровнены с землей. Эпоха этой влтавской идиллии отошла в небытие, вернее, была вытолкнута в небытие. От палисада при домике Моравковых остались только два роскошных куста сирени и один — жасмина. Корявую акацию срубили.