Горький запах осени

Но не ошибаюсь ли я? Было ли это на самом деле так просто? Пршемысл кончит медицинский, поскольку это была воля покойного отца. А ты поступишь так-то и так, и мы действительно поступали, как хотела она. Пусть не в прямом смысле слова, но по сути — да. Она, пожалуй, никогда не ломала голову над тем, что такое счастье — свое ли или наше. Стремление к счастью было ей неведомо, возможно, оно казалось ей даже греховным. Однако справедлива ли я к матери? Да и что я знаю о ней? Из вечера в вечер она желала мне доброй ночи и исчезала в «задней комнате», где стояла прохлада даже жаркими летними днями. Из-под двери в квартиру прокрадывалась плотная томительная тишина. Я спала в кухне на раскладушке — такие приобретались для прислуги. Там было тепло — вся квартира не отапливалась, даже на рождество не делалось исключения — и как-то уютней, чем в комнатах. Эта тяжелая, тревожная тишина, что исходила из спальни, часто не давала мне уснуть.

А летом и подавно. Летние ночи бывали шумными. В сквере на площади промышляли полчища проституток. Их визги, крики мужчин, брань пьяных, свистки полицейских хотя и пугали меня, но, как ни странно, давали ощущение жизни. Вселяли надежду, что ночь когда-нибудь кончится, дверь «задней комнаты» откроется и мама вернется ко мне. Но сейчас, господи, что сейчас там происходит?

Я вдруг подумала: а испытывала ли я когда-нибудь к матери ту, самую блаженную, детскую привязанность? Наверное, я уже слишком стара и измучена и не смогу воскресить в памяти ничего светлого и отрадного. Умела ли моя матушка смеяться? Случалось ли мне когда-нибудь это видеть? Я не видела ее даже плачущей, а причин для этого у нее было более чем достаточно.

Муж мой Павел — тот умел смеяться. Великолепно умел это делать, с ним впервые я поняла, что за чудесная штука — жизнь и как замечательно, что я родилась в нашем городе и именно в наше время. Я исполнилась веры, что ничего плохого со мной не случится, раз возле меня Павел — мы ведь принадлежим друг другу навеки. У него были надежные сильные руки, надежный голос, улыбка. Годы спустя эту улыбку я еще умела разглядеть на лице, уже переставшем быть человеческим — так оно изменилось. Улыбку эту я бережно хранила, я пронесла ее чистой и непорушенной сквозь ледниковую пору моей жизни. Она осталась во мне, со мной и умрет.