Горький запах осени

Бухгалтерия, где должен был состояться этот несомненно положительный акт, располагалась в высоком первом этаже, означенном вывеской ПАРТЕР. Прошу извинения за это затасканное слово «располагалась», но в данном случае никакое другое не выразило бы так точно значения этого предприятия и его бухгалтерии. Окна продолговатого помещения не были зарешеченными — наивное представление Надежды, — они выходили в тихую улочку, никоим образом не в солнечный и будоражащий воображение бухгалтеров парк. Некогда в этом коридоре висела еще одна бронзовая табличка с элегантно выведенной надписью БУХГАЛТЕРИЯ и стрелкой в нужном направлении. Но уже в 1939 году она исчезла, не иначе как пополнила фонд пушечного металла. Бесспорно качественная бронза была заменена картонной вывеской, с выведенной готическим шрифтом надписью RECHNUGSSTELLE и указанием, когда выплачиваются жалованье, премии, гонорары и прочее.

Согласно расписанию, устанавливающему, что буквам С — Я выплата производится всегда 3-го числа текущего месяца точно от 13.45 до 14.15, Надежда вошла в бухгалтерию и уже минутой позже держала в руке свое первое, как указано было на расчетном конверте, жалованье, выплаченное за месяц испытательного срока.

Необходимо заметить, что это было не только первое жалованье, но вообще первые деньги, которые она получила и которые были выше — в ее глазах чуть ли не до самого неба — суммы в десять крон, до сих пор остававшейся самой высокой купюрой, какая попадалась ей на глаза. Эти деньги не предназначались для покупки необходимой вещи, предмета, важность которого была бы многажды взвешена и обговорена, как это случалось до сего времени. Они лежали в Надиной сумочке, будто разутюженные, — три сотенные и одна пятисотенная, сколько-то мелочи, — и Надя была уверена, что матушка даже не рассчитывает на такую сумму. Мысль о сберегательной книжке ей, конечно, и в голову не пришла бы, потому что она вообще не верит в возможность получения каких-либо денег, которые может принести иной источник дохода, чем несбыточный салон MODES ROBES Надежда Томашкова (голубая табличка с золотыми буквами).

В четыре часа пополудни, в ослепительный августовский день, Надя с букетом роз нырнула в сыроватую зловонную арку родного дома, который все еще не научилась любить, но и не научилась ненавидеть, она просто воспринимала его как необходимое наличие крыши над головой, а вовсе не родного дома — это было бы большим преувеличением. Она поднималась по деревянной лестнице, крутой и темной, дорогу ей озарял аромат роз, которые вопреки жаркому дню сохраняли девственную свежесть ночной росы. На третьем этаже на маленькой площадке у общего водопровода судачили соседки. Они не обращали внимания ни на Надю, ни на воду, вытекавшую из давно переполненного ушата и неудержимо заливавшую поблекшие кафельные плитки. Надежда поздоровалась, возмутив женщин тем, что нарушила их разговор и что увидела, как у них вытекает вода, и даже тем, что несла необычайно красивый букет роз. Они определенно сочли его подарком полоумного возлюбленного. Надя правильно оценила их взгляд и пожалела, что они ошиблись, так как этот безобидный букет завтра же днем будет положен на могилу — Наде вдруг стало жаль роз, но радость тут же взяла верх. Всю дорогу домой она старалась подавить в себе ликование или даже чувство удовлетворения по поводу этих «грошей от наци», но все-таки не удержалась от некоторой приподнятости — и вот в результате купила этот букет.

В квартире по обыкновению царила тишина. В кухне за столом сидела матушка, напрягшись, как часовой на посту, иной в последнее время Надя ее не видела. Но что-то неуловимое в настойчивом движении руки матери, которым она подзывала Надю к себе — вовсе не приветствуя этим жестом, а лишь приказывая, чтобы та подошла, — насторожило дочь. Она собрала все силы, чтобы с ее лица не сошло радостное выражение невинной девочки, что-то познавшей в мире, но оставшейся неиспорченной и целомудренной, каковой Надя и была в действительности. Однако от этого властного жеста матери ощущение покоя таяло. Ей стоило немалого труда изображать на своем лице детское счастье и благодарность матери (та ведь пожертвовала всем), а мать, видимо, только и ждала такого признания. А впрочем, нет, не ждала, она была настолько уверена, что дети ее не ведают благодарности, что уже ничего не ждала и ничего не надеялась услышать. Просто смешно на что-то надеяться! Выражение детской очарованности, вызванное первыми плодами самостоятельного труда, было у Нади напрасной попыткой отодвинуть что-то непредвиденное и явно неприятное, возможно, даже плохое. Однако мать повторила свое движение уже с оттенком нетерпеливости — так подойдешь ли ты наконец? Долго ли я должна ждать? Надя поняла, что ей придется снова подчиняться чужому решению, действию неведомых ей причин и сносить все, не сознавая даже почему.