Горько-сладкий эрос

Сократ приводит сады Адониса в качестве аналогии написанного слова, соблазнительного и эфемерного по своей сути, симуляции живой беседы. Посреди такой оценки письма он обращается к Федру с вопросом:

τόδε δή μοι εἰπέ· ὁ νοῦν ἔχων γεωργός, ὧν σπερμάτων κήδοιτο καὶ ἔγκαρπα βούλοιτο γενέσθαι, πότερα σπονδῇ ἂν θέρους εἰς Ἀδώνιδος κήπους ἀρῶν χαίροι θεωρῶν καλοὺς ἐν ἡμέραισιν ὀκτὼ γιγνομένους, ἢ ταῦτα μὲν δὴ παιδιᾶς τε καὶ ἐορτῆς χὰριν δρῴη ἄν, ὅτε καὶ ποιοῖ· ἐφ᾽ οἷς δὲ ἐσπούδακεν, τῇ γεωργικῇ χρώμενος ἂν τέχνῃ, σπείρας εἰς τὸ προσῆκον, ἀγαπῴη ἂν ἐν ὀγδόῳ μηνὶ ὅσα ἔσπειρεν τέλος λαβόντα.

Вот что скажи мне: благоразумный землевладелец те семена, о которых он заботится и желает получить от них плод, стал ли бы он их сеять старательно летом в садах Адониса и радоваться их хорошему всходу в течение восьми дней, или же он стал бы делать это ради забавы и праздника – когда он это и делает? Напротив, при серьезном отношении к делу, пользуясь земледельческим искусством, он посеет их, где надобно, и будет доволен, если посеянное им созреет на восьмом месяце.

(Phdr

., 276b)

Ни один садовник, если он заинтересован в выращивании растений, не позволит себе спешно проращивать семена для красоты в садах Адониса – вот на чем сходятся далее Сократ и Федр. Таким же образом ни один мыслитель, если он заинтересован в передаче своих мыслей, не станет их «сеять при помощи тростникового пера» (276с). Сады букв, как и сады Адониса, засеваются забавы ради (276d). Серьезные мысли требуют особенной культивации и времени для роста; высаженные как семена живой речи в подходящую почву, они укоренятся, нальются и принесут плоды в должный срок (276е–277а). На этом месте диалога Сократ подчеркнуто и ясно излагает Федру свои взгляды: серьезные мысли и знания живут реальной жизнью в философских беседах, а не в игре в чтение и письмо.

Подобно аналогии с могилой Мидаса, Платоново сравнение с садами конкретно возражает логосу Лисия с его особенно противоестественным риторическим стилем и в целом против культа написанного слова и подмены живой диалектики. Сады еще точнее, чем надпись на Мидасовой могиле, привлекают наше внимание к фактору времени, который, лежит в основе опасений Платона насчет чтения и письма. Записанные тексты создают представление, будто мы знаем то, что мы всего лишь прочитали. По Платону, такое представление является опасным заблуждением: он верит, что тяга к познанию – процесс, неизбежно проживаемый во времени и пространстве. Попытки ускорить процесс или же упаковать его для повторного использования, превратив, скажем, в записанный трактат, означают отрицание нашей подчиненности времени и не могут восприниматься всерьез. Растения, что цветут восемь дней и не имеют корня, – образ этой самой sophia быстрого доступа. С другой стороны, ускоренная агротехника садов Адониса напоминает нам об эротическом логосе Лисия: начало у него там, где должен был бы быть конец, и речь достигает своих риторических и концептуальных целей, насильственно отрезая начальные стадии любви. Следовательно, в этой аналогии Платона садовники и пишущие совпадают в своем желании контролировать время. Но присмотримся к аналогии пристальнее. Есть еще и третий угол: подобно мифу о Мидасе, здесь раскрывается тема вреда, который наносится влюбленными возлюбленным.

Подумайте о травах Адонисовых мистерий, поспешно доведенных до полноты расцвета (akmē) и выброшенных на следующий же день: так же и типичный erastēs обходится со своим paidika. Это аллегория того, как человек контролирует другого человека, пытаясь подчинить себе время его жизни.

ἔτι τοίνυν ἄγαμον, ἄπαιδα, ἄοικον ὅτι πλεῖστον χρόνον παιδικὰ ἐραστὴς εὔξαιτ᾽ ἂν γενέσθαι, τὸ αὑτοῦ γλυκὺ ὡς πλεῖστον χρόνον καρποῦσθαι ἐπιθυμῶν.