Горькое молоко. Золотой брегет. Тюремный шлейф

Вечером кум вызвал его к себе. Зачитав рапорт и постановление, он дал Беде расписаться в подписанном уже начальником колонии постановлении.

— Понимаешь, Сергей, откровенно тебе скажу. Нет, у меня никакого желания отправлять тебя в изолятор. Но ты обнаглел в корень. В обеденный перерыв, наглядно при всех принимаешь сигареты, брошенные через забор. В любви всем заводским девчонкам объяснился, так что весь город слышал.

— Это были не объяснения в любви, а стихи Эдуарда Асадова, которые я декламировал ради хохмы, — засмеялся Беда.

— Неважно, что ты читал, но Русаков настаивает на твоей временной изоляции. Я был против такого строгого наказания, но он был неумолим. Говорит, пускай в изоляторе брандахлыста попробует перед свободой и другим наука будет. Так что не обессудь, неприятная миссия сопроводить тебя в изолятор досталась мне.

— Тогда дайте мне хоть поужинать сходить, а в изолятор я дорогу знаю. Не беспокойтесь, через тридцать минут я сам туда приду.

— Иди, ужинай, — сказал кум, — я тебя буду ждать в «приёмном покое» и не задерживайся. Беда поспешил к Зубу.

— Всё Зуб закрывают меня на пятнадцать суток. Найди мне стакан водки, я сейчас макну, а потом самостоятельно покандёхаю на кичман, и пошли, кого — нибудь узнать, кто сегодня там дежурит. Если Хохол, то смело можно тариться сигаретами, если Муркеша, то бесполезно. Тот и в очко заглянет чёрт нерусский.

В столовую Беда не пошёл, выпил стакан водки залпом, которую ему достал Зуб и плотно поел, что было в тумбочке. Прибежал Пятак с разведки и сказал, что в изоляторе дежурит Дедя, но через десять минут его меняет Петренко.

— Лучше некуда, — радостно сказал Беда, — я сейчас возьму с собой пять пачек, а ты Витёк завтра Петренко до его пересменки ещё пять пачек передашь. Пока мне хватит. Беда положил в карман сигареты и засунул за штаны колёсико краковской колбасы. Всё, пошёл я. Не забывайте вовремя меня подогревать. Жалко Гиря не приехал ещё с объекта, наверное, не увижу его больше, так как чувствую, что закроют меня до упора.

— Насчёт этого всё будет ничтяк, мне тоже сдаётся, что освобождаться тебе придётся с карцера, — сказал Зуб, — так, что давай на всякий случай с тобой обнимемся.

В изоляторе дверь ему открыл Петренко.

— Беда, такой гарный хлопец, а ведёшь себя, как младенец неразумный. Соскучился по мне. Думаешь мне побалакать здесь не с кем? — Колы домой поедешь?

— Скоро! Ещё девятнадцать дней осталось мне баланду хавать, — ответил Беда.

— Таки это совсем малёхи, но прозрачным и худым выйдешь на волю.

— Я думаю, помереть ты мне не дашь здесь?

— Таки это не мертвецкая и не камера пыток, — смеялся Петренко. Проходи я тебя сейчас проверю трошки, дам тебе тапочки новые.

— Белые? — спросил, смеясь, Беда.

— Нема белых, тилько кирзовые.

Беда прошёл в комнату дежурного, которая у заключённых в шутку называлась приёмным покоем. Кум был уже там и рассматривал журнал «За рулём».

— Явился Беда, — сказал кум. — Давай Петренко помещай его в камеру?

…Петренко обыскал Беду для видимости. Нащупав колбасу и сигареты, но не подал никаких признаков, что обнаружил запрещённые предметы, — а только сказал Беде:

— Разувайся? — Выбирай в ячейке тапочки?

Тапочками служили кирзовые сапоги, бывшие в употреблении, со сбитыми каблуками, обрезанными голенищами и задниками.

— Дай мне самый большой размер, — попросил Беда у Петренко.

— Зачем тебе таки?

— Чтобы тубик не подхватить. Один башмак под ноги, второй под задницу. И по хрену мне ваш бетонный пол.

— Вёл ты себя хорошо, Беда, в последнее время. Давно не был здесь. Поэтому и не знаешь, что начальник колонии разрешил оставлять одну скамейку в камере, — сказал кум.

— Красота, но я всё — таки надену большие чуни, — для меня они будут, как мини — лавочка. И вообще, мало ли какой завтра приказ издаст хозяин. Сколько народу в камере будет? — спросил Беда.

— Что ты спрашиваешь, для тебя все подвинуться. В одной камере шесть, в другой четыре, — сказал Хохол.

— Слушай Сергей, а ты случаем не поддатый сегодня? — пристально посмотрел на Беду кум, — что — то глазки у тебя масляные и голос неровный.

— От большого счастья такие изменения. Не на пахоту заехал, а на отдых.

— Можно подумать, что ты за свой срок ударно работал? — иронически заметил кум, определив точно, что Беда был, выпивши, и раскручивать дальше его состояние не стал.

Беда зашёл в просторную камеру, где находилось шесть человек. Там сидел его земляк, по кличке Монах, и совсем молодые ребята.

Со скамейки все встали, когда зашёл Беда в камеру.

— Что притухли пацаны? — вместо приветствия сказал им Беда.

— Тебя за что закрыли? — посмотрев на большие тапочки Беды, спросил Монах.

— Перед свободой решили заняться моим воспитанием, — заплетающим голосом сказал Беда.

— Ты покурить с собой ничего не протаранил? — Уши опухли спасу нет, — сказал Монах.

— Будут вам сейчас все привилегии. Только меня не тревожить пока я сам не очухаюсь. Беда вытащил колбасу, спрятанную за поясом. Положив её на скамейку, сказал:

— Закуривайте, пока я добрый.

Колбасу мигом разорвали на части и съели. После чего Беда достал сигареты и отдал Монаху.