Горькое счастье: Собрание сочинений

Тебя я вижу в памяти — большого,
чужого. Близкого. Идешь по Рю Рояль,
и леонардовской улыбкой снова
губ нерасжатых светятся края.

Твой труд — о нем не говоришь ревниво,

о нем достаточно слогов, не слов.
Но Мерион, Нантэй — с каким порывом
их творческое славишь ремесло.

Звучит твой голос скупо, углубленно —

ты обращен в себя, и не могло
и быть иначе: он всегда спеленут,
твой тайный пламень, благодатной мглой.

Твой взгляд опушен, падает всё ниже,

шаги о силе скрытой говорят.
Вокруг тебя — снующий шум Парижа
и каменное солнце декабря.

И вот шаги привычно миновали

колонн Мадлэн ритмическую речь.
От жертвенников эллинских едва ли
огонь эстонской мистике возжечь.

Молчишь. Последую ль твоей дорогой —

твоим словам: в искусстве высоко
лишь отречение. Лишь меры строгость.
Разграничение. Отсев. Закон.

СТЕФАН ГЕОРГЕ

У вдохновенья нашего нет больше сил
на десять строф, горящих не слабея, —
я изваял лишь три, но их огонь пронзил
до сердца дуб, и блеском пальмы веет;

он голубой лозой ликует, смерть поправ,

и мыслью светлой и надменной стынет.
И, выжата из всех крылатых горных трав
и взломана в глубинах скал пустыни,

слетает линия на дымный снег страницы —

и стройным песнопением струится.

ДВА РАССТОЯНЬЯ

Так долго пил мой взгляд и стих
в молчаньи горечи прекрасной
линейность узких рук твоих
и гордый холод их окраски.
Два расстоянья, две судьбы,
как рифмой, сблизились крылами –
и я о холоде забыл,
не знаю, как явился пламень,
что ограждает наш союз
и, не тускнея в стуже утра,
рук наших радостную грусть
сплетет беспамятно и мудро.

ГОРНЫЙ ВЯЗ

Посвящается Артуру Адсону