Горная база

Уже отправив группу, Дрепт терзал себя. Не лучше ли было идти ночью — в Афганистане для караванов это правило выживания? А для моджахеда, поймавшего караван в прицел ночного видения? Будь ты на его месте, поборол бы искус, тем более, что тропа наверняка пристреляна по крайней мере в радиусе трехсот метров? Но уже в покоях старого Али, за угощеньем, понял, что правильно было идти днем: подозрительно идти ночью из Чартази, если между моджахедами и Али установлено перемирие. В конце концов, это азиаты, а феодальный уклад предписывает им беспрекословно подчиняться своим сахибам. И если старый Али утверждает, что договорился с Бадабером, не стоит ли положиться на его слова?

Вода в серебряной полоскательнице была такой непривычно чистой, прозрачной для того Афганистана, который знал командир Дрепт, что, наверное, грех было мыть в ней пальцы. Но ее здесь было много, из двух никогда не пересыхающих рек. И земля в междуречье были нетипично для страны плодородной и щедрой на тенистые дубовые и кедровые рощицы. И хоть солдаты всерьез готовились работать, весь этот оазис, затерянный мир придавал какую-то нереальность происходящему и смущал. Ощущение, пугающее на этой войне. Все, казалось, спрашивало: «Что ты здесь делаешь?» А маленький человек, — он оставался на любой войне маленьким, независимо от звезд на погонах или способности вскинуть автомат не задумываясь, — тоже хотел спросить, только не знал, кого. Начинали эту войну, как и любую другую, политики; стрелы на штабных картах рисовали генералы; украшали эту елку идеологи. Но была еще одна не афишируемая категория специалистов, чья основная задача состояла в том, чтобы сделать эту войну «незначительной», «неинтересной». Человека в Афганистан отправляли на два года. И то, что службе определяли такой конкретный срок, как бы приравнивало солдата к строителям БАМа. Получал солдат, как и на срочной службе в Союзе, гроши — на табак и печенье в гарнизонной лавке. Но он считал не деньги, а дни до приказа. Страна в это время продолжала жить своей жизнью, и война ее обходила стороной, как теплоход, отправившийся в круиз. Она для большинства была где-то там. А служившие в Афганистане читали газеты и слушали радиопередачи с Большой земли. И судя по тем и другим, великая страна жила куда более значительными и интересными событиями, чем те, что происходили для нее «где-то там». А здесь их приучали к сознанию, что война — это такая же работа, как любая другая. Например, хлебороба. А где вы видели в Союзе, чтобы хлебороб греб деньги лопатой и качал права?

И все-таки существовала засекреченная служба, именуемая по обыкновению скромно — скажем, институтом возможностей социального существа или как-нибудь попроще, или адаптация человека на афганской войне происходила стихийно? Власти интересовала она с точки зрения количества поступавших человек в психбольницы и дома инвалидов? Крамольная мысль думающего об этом сводилась к тому, что интерес властей к проблеме был чисто потребительский: как просчитать, не завышая, для госбюджета среднестатистического пенсионера по инвалидности, валом повалившего из Афганистана. Но среди всех очевидных горьких вопросов, сопровождающих любую войну, и на этой по-прежнему оставался без ответа единственный: кому это было нужно? Объявлявшие войну как будто знали цель, которую оправдывают средства. Но затем цель ускользала, оставляя одни средства. И оставалось — воевать, чтобы воевать. В царстве силлогистики накопилось немало таких умозаключений. Гулять, чтобы гулять; есть, чтобы есть; любить, чтобы любить. И жить, чтобы жить.

«Что ты здесь делаешь?» Дрепт не знал. И лучше было об этом не думать. Еще за год до этой войны он верил в силу книг и считал, что у каждого большого писателя, писавшего о войне по собственному опыту, если и не найти ответов на самые больные вопросы, можно получить некое разрешение сомнений и утешение. Но потом Дрепт уже не мог возвращаться ни к Толстому, ни к Хемингуэю. Эти парни хорошо «держали удар». И только. Как говорил Хемингуэй, ломаются все, только сильные чуть позже. И та война, и эта, и все будущие человеку, прошедшему их, страшны не близостью смерти, а послевоенной тишиной, к которой невозможно привыкнуть.

Вот такие мысли навеял на Дрепта оазис в междуречье. Много в нем было обманчивой тишины, но сейчас эта тишина была в союзниках. Она подтверждала то, что подгруппа успешно миновала тоннель. Когда «караван» тронулся в путь с подворья Али, Дрепт засек время и определил на глаз его скорость, заложив для верности тридцать минут на форс-мажорные обстоятельства. Они уже истекли. Оставалось ждать возвращения бачу Равана.

От старого Али не укрылось то, что Дрепт поглядывает на часы, но он истолковал это по-своему.

«Радист уже на подъезде», — передал старик через племянника.

«Какой радист?» — не понял Дрепт.

«У них в Камдеше своя радиостанция», — пояснил Суслов каким-то бесцветным голосом.

«Голубиная почта», — не удивился Дрепт.

«Эту почту зовут «Ангара — 1», — уточнил Суслов.