Горная долина

Ни одной из черт (а равно ни одного из качеств, которые заставили меня полюбить его позднее) я не заметил в первую нашу встречу; но тогда это не имело для меня ни малейшего значения. Я находился в состоянии непрекращающегося душевного подъема благодаря тому, что снова находился на Новой Гвинее, в той части острова, куда мне так давно хотелось попасть, а теплый прием, оказанный Макисом, давал мне надежду на успешную работу. Пока я еще не огляделся в долине, все было для меня откровением, все казалось настолько значительным, что мое внимание приковывала даже густая трава, по которой я ходил, как будто каждая деталь прибавляла что-то существенное к целому. Я был очарован окружающей природой, и это неизбежно налагало печать на мое отношение к людям. Прежде всего я познакомился с природой и еще до того, как перешел жить в Сусуроку, наверное, приписывал жителям деревни воображаемые качества, глядя на них через призму солнечного сияния, гор, травы цвета моря, прекрасных облаков, храбро несущихся в неизвестность. Мне хотелось видеть в людях лишь то, что перекликалось с этой огромной картиной.

Каждая деталь местности, где я впервые встретился с Захо, хранится в моей памяти рядом с воспоминаниями о нашем разговоре. Мы сидели в естественной беседке, образованной переплетающимися ветками казуарии. Их прозрачная тень казалась гуще благодаря контрасту с ослепительным изумрудным сиянием травы позади деревьев. По одну сторону от нас в широкой канаве бежала вода. Канава была частью ирригационной системы, созданной европейцами, которые отводили высокогорные ручьи к корням роз в садах у своих домов. Шум воды терялся в шорохе ветвей, чьи иглы, не переставая, сотрясал ветер, надувавший носки, которые висели у края взлетной дорожки, но прохлада влажной земли напоминала об источнике, который тек по безмолвным лесам, где нет солнца и мхи получают влагу от никогда не исчезающих облаков. Нежные цветы, завезенные европейцами, но теперь натурализовавшиеся и буйно разраставшиеся повсюду, куда попали их семена, поднимали на стройных стеблях розовые и белые головки, сверкавшие среди травы, как цветы пустыни, которые освещают своим сиянием ландшафт на персидской миниатюре. Часть долины, видимую с плато, — зеленую ширь, островерхие деревья, отражения облаков, сети синевы на хребтах вдалеке — окаймлял бамбук. Я был потрясен властью ландшафта надо мной, и мне не давали покоя мысли о романтических случайностях, приводящих нас в места, куда нам суждено было попасть.

Такое было у меня настроение, когда мы сели вдвоем под деревьями. Я только что приехал, и все, что ни говорил Захо, представляло для меня интерес. Он был тогда для меня немногим больше, чем продолжение ландшафта.

Он упомянул Сусуроку и назвал имя Макиса. Я решил, что он живет там и видел меня двумя днями раньше, стоя в толпе за спиной Макиса, когда я выбирал место для будущей хижины. Он произносил и другие слова: нагамидзуха, гехамо, Анупадзуха, Менихарове, Горохадзуха, но они не имели для меня никакого смысла. Я понял только, что это местные названия, как-то связанные с деревней и людьми, среди которых я решил поселиться, и мне захотелось расспросить его подробнее. Захо подался вперед, упершись локтями в колени, пока я записывал имена и названия, которые он тщательно выговаривал. Постепенно я начал что-то понимать. Я еще не мог осмыслить эту информацию как антрополог, но уже разобрал, что в районе селения Макиса живут по меньшей мере две многочисленные группы нагамидзуха и гехамо, что Макис принадлежит к первой, а Захо ко второй и что, это было самое важное, белая администрация, очевидно, рассматривает их как одну группу и поэтому утвердила Макиса в качестве лулуаи обеих. Это и была несправедливость, понимания которой добивался от меня Захо. Причина недовольства была мне неясна, но Захо сказал, что гехамо недовольны привилегированным положением Макиса, а следовательно, и его группы. Тут я понял, к чему он клонит. Он надеялся убедить меня выступить на стороне гехамо, чтобы я, использовав свое влияние в Хумелевеке, помог им получить собственного лулуаи.

Меня заинтересовали намеки на местные трения и их возможные последствия, но я не хотел, чтобы меня отожествляли с какой-либо из групп или чтобы создалось впечатление, будто я связан с официальной администрацией пункта. Я насторожился, и Захо теперь уже меньше располагал меня к себе. Он напомнил мне людей, которых я знал в Тофморе: они неизменно проявляли готовность говорить со мной, но видели во мне лишь представителя власти, которую надеялись поставить на службу своим сугубо личным интересам. Обнаружив у Захо признаки подобного отношения ко мне, я распрощался с ним довольно холодно, хотя понимал, что при правильном подходе такие люди тоже могут быть полезны в моей работе.