Горная долина

Теперь Хунехуне уделял еще меньше внимания своим обязанностям, но я не упрекал его. Доверительные рассказы юноши делали меня почти участником его романа, как будто я был в нем лично заинтересован, и отговорки девушки вызывали у меня не меньшее беспокойство, чем у него. За много месяцев до этого он попросил разрешения держать свое имущество в одном из моих чемоданов. Теперь он ежедневно открывал его ключом, который я дал ему, и перебирал свои вещи, решая, что понести девушке в следующий раз. Незатейливое имущество Хунехуне производило жалкое впечатление: куски цветной ткани, бруски прессованного табака, несколько кусков мыла, краска для лица и волос, конверт с бусами, подаренный мной флакон дешевого одеколона, немного мелочи в жестянке из-под табака. Хунехуне советовался со мной, что ему следует взять. Иногда девушка сама просила что-нибудь — чаще всего немного денег: шесть пенсов или шиллинг, которые всегда были нужны ей для того, чтобы дать брату или сестре Ее требования начали вызывать во мне раздражение, которое я не мог победить, так как предвидел возможность банкротства Хунехуне, если так будет продолжаться. Он тоже как будто находил ее требования чрезмерными, но остановиться ему уже было трудно. Подарки нельзя было потребовать назад, и к тому же девушка снова и снова заявляла, что намерена бежать с ним. Я был настроен скептически, мне казалось, что Хунехуне в действительности не так уж уверен в успехе, как ему этого хотелось. На прямой вопрос он отвечал всегда, что она с ним уйдет, но порой, когда он взвешивал на руке какую-нибудь вещь, лицо его выражало крайнюю неуверенность. В такие моменты казалось, что он вот-вот положит вещь назад и откажется от ухаживания, но он вновь повторял, что убежден в удачном исходе, и закрывал чемодан с таким видом, будто в этот вечер все и произойдет.

В отличие от Хуторно он всегда был готов говорить о девушке и даже показал мне ее два раза. Первый раз — в Менихарове, куда отправилось большинство мужчин Сусуроки и Гохаджаки, чтобы обсудить заявление Гапирихи о том, что Хелекохе соблазнил его жену. Обвинение было серьезным, так как оба мужчины были братьями по роду, но ситуация обострялась еще из-за крутого нрава Гапирихи. Все ожидали худшего, быть может даже попытки убить соблазнителя. Люди торопливо спускались с отрога и звали по пути тех, кто работал на огородах. Возможно, симпатии всех были на стороне женщины и Хелекохе, так как Гапириха был известен тем, что плохо обращался со своими женами, но главное — необходимо было любой ценой предотвратить открытый раскол в роде, раскол, который мог бы продлиться очень долго. Вопрос обсуждался все утро. До этого я не видел, чтобы гахуку так негодовали. Гапириха мерил шагами землю в центре собрания. Его обнаженные грудь и живот вздымались от гнева. Он был не склонен мириться и снова и снова повторял, что пойдет с топором на Хелекохе. Стоило тому начать говорить, как Гапириха криком заглушал его слова и делал столь угрожающие движения, что все вскакивали на ноги. Когда это повторилось несколько раз, Хелекохе посоветовали уйти. Было ясно, что Гапириха не хочет прислушаться к голосу разума, но через некоторое время он мог успокоиться и подумать о последствиях, которые повлечет за собой выполнение его угроз.

В это время на улице показалась группа женщин, проследовавших к хижине, находившейся ярдах в двенадцати от меня. Они пришли навестить родственницу и теперь, наклоняясь, терли руками плечи знакомых женщин, опускали на землю нагруженные билумы и, усаживаясь, подсовывали под них ноги. Я перестал обращать на них внимание, но тут рядом со мной сел Хунехуне. Он шепнул мне на ухо, что одна из пришедших — его девушка. Женщина, на которую он указал, была его ровесница или немного моложе. Она обгладывала кусок сахарного тростника и не смотрела прямо ни на кого из мужчин, менее всего — на Хунехуне, хотя наверняка знала о его присутствии. Я нашел, что она не лишена привлекательности, и был рад за Хунехуне, о чем и сказал ему. Па этом наш разговор закончился, и Хунехуне отошел.