Горничная

Сквозь дверь кухни я вижу, как она наклоняется, чтобы получше рассмотреть фотографию нас с бабушкой, сделанную пятнадцать с лишним лет назад. Мне тогда было десять. Бабушка записала нас на мастер-класс по выпечке. На этом снимке на нас комически огромные поварские колпаки. Бабушка смеется, у меня же вид очень серьезный. Помнится, я тогда была очень недовольна тем, что наш стол оказался посыпан мукой. Все мои руки и фартук были в ней. Жизель берет в руки соседнюю фотографию.

– Ух ты, – говорит она. – Это твоя сестра?

– Нет, – отвечаю я. – Это моя мать. Это очень старая фотография.

– Ты – ее точная копия.

Я прекрасно знаю о моем с ней сходстве, в особенности на этом снимке. Темные волосы до плеч обрамляют ее круглое лицо. Бабушка всегда любила это фото. Она называла его «две в одной», потому что оно напоминало ей одновременно о дочери, которую она потеряла, и о внучке, которую обрела.

– А где твоя мама живет сейчас?

– Нигде не живет, – отвечаю я. – Она умерла. Как и моя бабушка.

Вода начинает кипеть. Я выключаю конфорку и наливаю кипяток в заварочный чайник.

– Мои все тоже умерли, – говорит Жизель. – Поэтому я и уехала из Детройта.

Я водружаю чайник на лучший и единственный бабушкин серебряный сервировочный поднос вместе с двумя чашками из настоящего фарфора и двумя начищенными чайными ложечками; ставлю рядом хрустальную сахарницу и маленький антикварный молочник. Все эти вещи хранят воспоминания – как мы с бабушкой рыщем по комиссионкам или роемся в коробках с ненужными вещами, оставленных перед рядами строгих особняков на Колдуэлл-стрит.

– Мне жаль, что так получилось с твоей матерью, – говорит Жизель. – И с бабушкой.

– У вас нет никаких причин об этом сожалеть. Вы же в этом не виноваты.

– Я знаю, что не виновата, просто так принято говорить. Как ты сказала мне тогда внизу. Ты сказала, что тебе жаль, что так получилось с Чарльзом. Ты выразила мне свои соболезнования.

– Но мистер Блэк умер вчера, а моя мать – много лет назад.

– Это не важно, – говорит Жизель. – Все равно так принято.

– Спасибо вам. За разъяснения.

– Не за что. Обращайся.

Я в самом деле искренне ей благодарна за участие. Теперь, когда не стало бабушки, я бо́льшую часть времени чувствую себя как слепой на минном поле. Я постоянно спотыкаюсь о неписаные правила социального взаимодействия. Но в обществе Жизели я чувствую себя так, как будто на мне доспехи и меня сопровождает вооруженная охрана. Одна из причин, по которым мне нравится работать в «Ридженси гранд», – это то, что у нас существует четкий свод правил поведения для персонала. Я могу следовать инструкциям мистера Сноу относительно того, как действовать и что, как, когда и кому говорить в какой ситуации. Мне гораздо легче, когда есть такой ориентир.

Я несу поднос в гостиную. Он дребезжит у меня в руках. Жизель садится на самое худшее место на диване, там, где пружины немного прогибаются, хотя бабушка и прикрыла их вязаным пледом. Я опускаюсь рядом с ней.

Я разливаю чай по чашкам и привычно беру свою, с золотым ободком и узором из маргариток, но потом осознаю свой промах.

– Прошу прощения. Какая из чашек вам больше нравится? Я привыкла пить из той, что с маргаритками. Бабушка всегда брала с домиками. Я в некоторой степени человек привычки.

– Кто бы мог подумать, – говорит Жизель и берет бабушкину чашку.

Она кладет в чай две ложки сахара с горкой и наливает молока, потом мешает. Ей явно никогда не приходилось заниматься никакой домашней работой. Руки у нее нежные и безупречно ухоженные, а длинные холеные ногти покрыты кроваво-красным лаком.

Жизель делает глоток из своей чашки.

– Послушай, я знаю, ты наверняка задаешься вопросом, что я здесь делаю.

– Я беспокоилась за вас и рада, что вы здесь, – говорю я.

– Молли, вчера был худший день в моей жизни. Полицейские всю душу из меня вытряхнули. Они отвезли меня в участок и допрашивали, как будто я преступница какая-нибудь.

– Я боялась, что так и будет. Вы этого не заслуживаете.

– Я знаю. А вот они – нет. Они спрашивали, не попыталась ли я как потенциальная наследница состояния Чарльза ускорить естественный ход событий. Я сказала им, чтобы связались с моими адвокатами, хотя никаких адвокатов у меня нет. Всем этим всегда занимался Чарльз. Господи, это было просто ужасно, все эти обвинения. А потом, как только я вернулась в отель, мне позвонила дочь Чарльза, Виктория.

Я чувствую, как меня пробирает дрожь, когда я беру свою чашку и делаю глоток.

– А, ну да, владелица сорока девяти процентов акций.

– Сорок девять процентов у нее было раньше. Теперь у нее будет больше половины всего, как всегда хотела ее мать. «Женщины и бизнес – вещи несовместимые», как всегда говорит… говорил Чарльз. По его словам, женщинам грязная работа не по плечу.

– Какой бред, – говорю я и тут же спохватываюсь. – Прошу прощения. Нехорошо говорить так о мертвых.