Горные орлы

…Давно уже выехал Селифон из Черновушки, а Москва все еще была далеко. Только теперь он ощутил величавую необъятность родины.

— Да, велика наша земля! — восторженно сказал он вслух.

— И большие живут в ней люди, — в тон Селифону отозвался Павел Александрович.

— Замечательные! — подтвердил Селифон, он был счастлив, что судьба столкнула его с Прозориным.

Чем-то чудесным, почти сказочным казалось Адуеву это его первое в жизни большое путешествие: стремительно меняющиеся пейзажи, деревни, фабрики, заводы, города. Что-то светлое, праздничное, охватившее душу с первых минут, как он сел в вагон, все нарастало и нарастало по мере приближения к Москве. Наблюдательный, чуткий от природы Адуев заметил, что это же ощущение охватило и всех его спутников, и даже много раз бывавшего в Москве Прозорина.

За окнами наплывал мягкий вечер. Близился тотчас, когда и давно знакомое и известное становится таинственным, полным поэзии и грусти.

Белокурая, с ямочками на розовых щеках, девушка-студентка, севшая в Ярославле, и немолодая учительница Надежда Михайловна первые начали увязывать багаж. Их примеру последовали другие пассажиры. На мелькающих станциях зажигались первые огни. Теперь Селифон уже не отрывался от окна. Его любопытство передалось и Прозорину.

Зарево огней полыхало над столицей. Издалека оно казалось отблесками большого пожара.

Прозорин кивнул на огни и сказал Селифону:

— Москва! — у Селифона мгновенно разгорелись уши и участилось дыхание.

— Москва! Москва! — проходя вдоль коридора, прокричал проводник.

Поезд заметно сбавил ход и вскоре влетел под высокую крышу вокзала. Все пассажиры толпились в коридоре.

— Нам вместе, — сказал Прозорин и взял чемодан.

— Конечно, конечно! — обрадовался Селифон.

— Порог великого города! — услышал за спиной Адуев восторженный шепот девушки-студентки.

Вслед за толпой они вышли из вагона. Гулкий, многолюдный перрон оглушил Селифона. Он решил держаться ближе к Прозорину.

Красное полотнище колыхалось у здания вокзала. Адуев прочел: «Привет колхозникам-ударникам!» — и улыбнулся:

«Ждут, значит!»

К ним подбежал коренастый человек с сивыми усами. На рукаве потертого пальто повязка. Сивоусый пытливо взглянул им в лица и на весь перрон крикнул:

— А ну, кто здесь ударник-колхозник?

— Мы, — отозвался Прозорин.

— Я с автомобильного, вас встречаем, — и протянул делегатам руку.

Залитая светом площадь вокзалов, тяжелое громыханье, лязг, звон трамваев, автомобильные гудки и люди, люди напомнили Адуеву разворошенный муравейник.

Делегатов усадили в автобус. Шофер дал гудок, и машина тронулась. Адуев прижался к окну.

Как и вся страна, Москва стояла в лесах. Ему казалось, что по каменным плечам обжитых, старых домов один за другим поднимаются к небу молодые этажи. И стремление их вверх так заманчиво, что и люди не могут удержаться от желания лезть выше и выше. Житель Алтая, такое чувство он испытывал не раз, взбираясь на вершины гор.

Улицы пересекали полотнища приветствующих съезд плакатов.

В разноцветных огнях горели витрины магазинов, освещая увитые в красный бархат, в радужный росплеск тканей портреты колхозников-ударников. Волнующе-большой, как-то сдержанно-мощно грохочущий город был наряжен заботливо, как убирает комнату невеста к встрече любимого жениха.

— Вот она какая, Москва-матушка! — бессильный сдержать напор чувств, громко сказал Селифон.

23

Третий Дом Советов.

К Адуеву подошел человек в сером костюме, с записной книжкой в руке.

— Ну, как вам, товарищ Адуев, Москва? Впечатления? Настроение?

— Оглушительное впечатление, — серьезно сказал Селифон.

— Так оглушительное, значит? — собеседник раскрыл записную книжку. — Вы ведь из горного Алтая, из самой сердцевины «древлераскольничьего благочестия»? — щеголяя познаниями в этнографии и улыбаясь, сказал журналист. — Ну как, забывают бородачи бытовые и религиозные предрассудки, единоличную жизнь?

Селифон подумал о своей бороде и смутился.

— Не сразу забывают. Не легко. Отучиваем помаленьку. Веками жили по пояс в суевериях. У нас уставщик-наставник репу сеял голым: уверял, что родится крупнее. А уставщица куриц сквозь мужнины штаны протряхивала — верила, что яиц нести больше будут. И это раскольничьи учителя, «интеллигенция»! — улыбнулся Селифон. — Как же мужикам было не закапывать во дворах конские копыта, «чтобы велся скот», а старикам пасечникам не вешать лошадиные черепа на тын, «чтобы пчелы мед собирали ретивее»!

Журналист, ответно улыбаясь, записывал его слова в блокнот.