Город

— А? Нет, ничего. Мне нужна твоя помощь, — Родион закрывал лицо рукой и разговаривал со своим напарником в полуобороте. Казалось, они специально не отходили далеко от лагеря и кружили вокруг одной возвышенности. — Этой ночью я не ходил за рыбой к проталине. Я не использовал фальшфейера, вот он, у меня, — он постучал по левому карману. — Как думаешь, Эм, сколько у меня их ещё осталось?

— Не знаю, вроде как ты несёшь за них ответ.

— Несу. И я точно знаю сколько их осталось. Один, Эмиль, всего один. Последний. Я об этом не говорил, чтобы не нагонять панику, просто вышел как обычно и пошёл за холмы, примерно в это место. Если бы я пошёл к проталине, то это был бы наш последний поход туда.

— Но как же так? — Сказал громче обычного Эмиль. — Как мы будем отгонять волков по пути и добираться до рыбы? Мы и так экономим, выжидаем момент и делаем бросок туда, по одному человеку, чтобы не заметили. Хотя уже дважды замечали и загрызали насмерть. Используем эти штуки лишь на обратном пути. Как же так? Что мы скажем, когда вернёмся в лагерь?

— А мы ничего не скажем, — остановился и взглянул на него Родион. — Пошли, у меня есть план.

Он повёл его куда-то, огибая сугробы, на возвышенность. Когда они оказались на самой-самой вершине, то присели оба на одно колено и устремили свой взор на лагерь — снежный купол с вытяжкой дыма, входом, а также оградой и хламом в своеобразном подобии дворика.

— Кем ты был в прошлой жизни, Эм? — Начал издалека его напарник.

— Я то? А какая разница?

— Ну, скажи.

— Кассиром. В продуктовом.

— Спроси меня кем я был.

— А кем ты был, Родион? Откроешь тайну? — Уголки его губ приподнялись точно на верёвочках.

— А я, — не уловив сарказма в голосе товарища, продолжал он: — А я был военным.

— И какое же у тебя было звание?

— Это не важно. Мне доверили ружьё не просто так, — для наглядности он дёрнул ремешок на плече пару раз. Ружьё, которое он ласково называл «Топорик», дёрнулось и утихло. — И у меня есть военное образование, между прочим. Хочу тебе сказать, что голод и холод делает с людьми страшные вещи, и, когда эти страшные вещи придут, тебе их лучше не видеть. Страх — это настоящая зараза, порча, плесень, расползающаяся у человека внутри. Он оковывает разум своими путами, не даёт здраво принимать решение. Я ничего не боюсь, но я хочу сделать как лучше для этих людей, хочу спасти их от голодной смерти.

— У тебя патрон то всего один, а даже если и попадёшь, одного волка нам надолго не хватит. Да и не факт, что умрёт.

— Тебя не перебивать старших не учили?

— Ты меня на год всего старше.

— И что? Кто здесь вообще о волках говорит?

— А что же ты тогда предлагаешь, мой друг? — Эмиль насупился, прислушался.

— Надо бы нам, — будто бы это даётся ему с непосильным трудом, он тяжко вздохнул и сказал: — Выкинуть лишних.

— Выкинуть лишних? — Взревел Эмиель.

— Да, именно так. Мы не можем прокормить с десяток голодных ртов. Я принял решение избавиться от тех, кто ничего не приносит, а только забирает. Они забирают нашу с тобой еду, Эм, это будет правильно.

— И как же ты, позволь, собираешься это провернуть?

— Я уже косвенно обсудил эту проблему с несколькими людьми, они меня поддержали, но руки пачкать в крови не хотят. Мы просто придём сейчас в лагерь и убьём тех, кто уже порядочно засиделся в нашем убежище.

— Убить? А убивать зачем?

— А смысл им мучиться на пустошах? К тому же, зачем добру пропадать? Мы убьём их, разденем, заберём одежду, а их тела пойдут нам на пользу.

— На какую ещё пользу, чокнутый? — Эмиль вдруг почувствовал удивительную лёгкость в своих карманах и за поясом, такую лёгкость ощущают люди, для которых в норме выходить из лагеря без оружия.

— Мы их съедим. И не называй меня чокнутым, иначе я тебе так тресну, что ты правда чокнутым будешь. А что ты так на меня смотришь? Другого выбора нету. В Город мы не пойдём, все знают, что там сейчас происходит. В Тринадцатый сектор нас не примут, ну а о других поселениях вообще нет смысла даже думать. Эм, перестань так на меня пялиться. Да, твою каштанку нам тоже придётся умертвить. Девочка хорошая, красивая, молоденькая, от цинги всего пара зубов выпала, просто прелесть, но она слабая и ничего не умеет. Даже за рыбой ни разу не ходила. Нет, так не пойдёт. Я бы хотел её пожалеть, но, боюсь, другие не поймут. Если всех, то всех без исключения. Самый молодой из нас, ну, ты знаешь его, он и вовсе согласился съесть собственную мать. И ничего. А ты из-за девушки ноешь. Если так хочется, то давай ты её сам убьешь, а потом мы все выйдем и дадим тебе минут пятнадцать с ней развлечься. Только ты потом запомни что и как ты с ней делал, чтобы мы это мясо не трогали. Бе, — он поморщился.

Эмиль некоторое время смотрел на него внимательно, а потом изменился в лице, взглянул на него как-то прозаически.

— А ведь и правда, Родя, а ведь и правда, тяжело это признавать, но ты совершенно прав. А иначе никак, — ему было трудно это говорить, но всё же он признал его правоту.