Город

Эмиль воспользовался моментом и вдарил ногой по дулу ружья. Удар приклада пришёлся Родиону прямо в грудь, но не заставил свалиться. Эмиель напружинился и пнул ногой ещё сильнее, но уже в колено.

Родион упал, но ружьё в руках удержал, хоть оно теперь и смотрело в пол.

Эмиль перевернулся на живот, поднялся на ноги и побежал, пытаясь скрыться за ближайшим сугробом. Пробежав два метра он свалился на снег, перенёс весь свой вес на руки, снова поднял себя. Ноги не слушались, а в глазах потемнело — фиолетово-чёрные круги застили взор. Он пытался двигаться зигзагом, чтобы Родиону было труднее прицелиться и труднее попасть, но не справился с ногами и его повело в сторону. Эмиль успел сделать ещё два шага в сторону заветного укрытия, но когда он оказался у него, припав к его изголовью, то понял, что это не сугроб вовсе, это просто в глазах у него двоилось.

Что-то тяжёлое и невидимое придавило его к земле всем своим весом. Последнее, что он успел сделать — перевернуться обратно на спину и взглянуть на своего противника.

Родион одной рукой держался за кровоточащую рану, другой за ружьё, часть веса которого он перенёс на сугроб, который сам же Эмиль и возвёл, стараясь его задушить. Нет, он ещё не потерял сознание. Потеряет через две, три, а может четыре минуты, но его глаза всё ещё открыты.

Родион прицелился, вжал палец в спусковой крючок. Раздался выстрел.

Солнце вставало из-за горизонта.

Дед Парфений не мог уснуть в эту ночь, ворочался обеспокоено в своей кровати. Он лежал в плотном кругу остальных спящих людей, между девушкой с каштановыми волосами и Эмилем. Сквозь жуткие сны дед сумел уловить какие-то обеспокоенные голоса прямо над ухом, которые встревожили его и заставили открыть глаза.

Когда он сделал это, то огляделся вокруг — все спали. Костерок в бочке, играющий роль обогревателя, посапывал вместе с остальными. Всё было на месте и в полном порядке, всё как всегда, вот только второй по главенству в лагере человек — Эмиель — куда-то запропастился.

Седой, лысеющий Парфений поскрёб пальцами-обрубками по затылку и вдруг почувствовал какое-то давление ниже пупка. Одеваться на улицу было не нужно — все спали в одежде. Вообще снимать с себя одежду было признаком хорошей жизни или же Городских. Тех, кто выбрал участь быть закованным в цепи рабства, но никак не свободы.

Дед Парфений вышел на улицу, потянулся сладко и поприветствовал мороз широкими объятиями. Тот был очень рад человеческой вежливости, а потому проводил старика до туалета порывами ветра, будто бы пинками.

Солнце вставало, посвящало этому миру свои первые лучи, а дед Парфений справлял нужду в местном туалете — четыре стены из досок, дыра под ногами, над головой ничего. А зачем?

— Я раньше в лаборатории одной работал, мы там на мышах и кроликах всякие препараты испытывали, — забубнил дед вслух, как-будто рядом сидел ещё кто-то, кому ещё не надоел его бесконечный трёп. — Мне кажется, мыши эти тогда ходили в туалет, который для них был поуютнее, чем этот для меня. Да и содержались они в целом лучше. Да уж, вот такая вот судьба у нас, товарищи. А хотя на что я жалуюсь? На то, что вокруг меня не мрамор и нету золотой туалетной бумаги? А нужно ли мне это всё, какие вообще обычному человеку, средне статистическому, нужны условия, чтобы комфортно посрать? Вот уж не знаю, не знаю, но крыши бы над головой не помешало, — он уже давно закончил все дела, но продолжал сидеть здесь и говорить сам с собой, просто потому что в лагере в него за чрезмерную болтовню начинали кидать камни. — Неправильно это как-то, что жизнь у людей такая. Кто-то воевал, кто-то близкого человека потерял, мало что-ли в жизни потрясений? А вот как нужно жить? Интересный вопрос. Хотя нет, интересным вопрос называют только тогда, когда на него сложно найти ответ. А вот тут ответ прост и ясен. Жить надо так… — где-то совсем рядом прозвучал выстрел. Очевидно, выстрел Топорика. И звук этот таким громом разлетелся по пустошам, что даже снежные холмы содрогнулись, встряхнув своими верхушками.

Дед Парфений продолжал сидеть на своём излюбленном для подобных посиделок месте. Старик решил выжидать. Он припал к щелям между косых досок сортира и всматривался вдаль.

Спустя пару минут из-за одного из прибрежных холмов выпорхнула фигура. Так кишка выползает из вскрытого трупо. Резко и как-то неумело, совсем неловко.

Силуэт шёл с ружьём на плече по направлению к лагерю.

Когда он подобрался ближе, то старик сумел разглядеть на его куртке пятна крови, а на лицо шарф, плотно обёрнутый вокруг головы. Сам человек был весь облеплен комьями снега, точно мокрая рыба, которая бросилась в муку.

Неизвестный стянул за ремешок ружьё, примерил его поудобнее к руке, а затем вошёл под купол, целясь им в темноту.

И тишина.