Город

Первый подобный день дался ему тяжелее всего. Разминаться в столь неудобной позе, в которой он был связан, было почти невозможно. Скорее он умрёт от остановки циркуляции крови, чем от голода или жажды — подумал он. В горле начало ужасно пересыхать, солнце клонилось к закату.

Эмиль долгое время пытался заснуть, но ноющая боль в голове после потасовки с Родионом вечно мешала ему. Чесался нос.

Что это значит, вот так вот оказаться связанным беспомощным куском мяса, не способным даже почесать свой нос? Что он должен делать?

Потребность в почёсывании ушла, но вопросы остались. Такую казнь они решили выбрать для него? Предпочли предоставить его судьбе или, правда, отдали его на съедение собственному организму?

— Помогите! Спасите! — Кричал Эмиль. В этом был огромнейший смысл, ибо совсем рядом мог проходить караван, группа исследователей или ещё кто. Место это для постройки убежища они выбрали неспроста, здесь никто никогда не ходил и ходить не будет. Значит надо просто кричать громче.

— Спасите! Спасите! На помощь! Парфений, вернись, вернись, Парфений! Вернитесь, люди! — Он кричал до тех пор, пока уши не заболели. Все его крики отбивались от стен купола и возвращались обратно. Даже если бы кто-то и проходил неподалёку, то вряд-ли смог бы услышать эти тихие повизгивания, исходящие из пещеры.

— Нет, вы не могли меня так оставить. Я знаю. Вы не могли. Парфений, я знаю, я слышу твоё дыхание, вы стоите все там у прохода, ждёте когда я попрошу у вас прощения. Так вот, ничего я у вас просить не буду. Я ничего не сделал. Это всё Родион. Зайдите и выслушайте меня. Эй, эй, я слышу как вы там хихикаете, зайдите внутрь. Хватит ржать надо мной! Освободите меня, освободите. Вы уже преподали мне урок, хватит!

Эмиль сорвал голос, но дед Парфений и остальные по прежнему стояли за дверью, ожидая когда тот попросит прощения.

Спустя время он наконец-то уснул.

Второй день встретил его вполне ожидаемой метелью.

Она выла и стена, сотрясая стены спасительного купола. Правда, без тепла, купол уже не казался таким спасительным. Эмиль проснулся с заложенным носом. Вкупе с веревками, стягивающими его грудь, всё это привело к панической атаке. Всё утро Эмиель провёл в попытках вырваться из верёвок, бился головой о снег, царапал себе руки и ноги о тесно обвязанные путы в порыве страха и неизвестности. Беспомощность пожирала его изнутри и снаружи. Ему хотелось плакать, но он знал, что если заплачет, то дед Парфений сочтёт это за победу и вернётся. Вернуться и остальные, и все будут смотреть на него, хнычущего, лежащего в луже собственных слез.

— Вы уроды, вы идиоты тупорылые, — кричал Эмиель в проход. — Были бы здесь ваши матери, им было бы стыдно, что они родили таких уродов. Освободили меня быстро! Сейчас же! Это приказ, я отдал приказ. Я второй по лидерству человек в общине, Родиона теперь нету и я стал первым, вы должны меня слушаться. Слышите?! Немедленно, сейчас же, вернулись и выпустили меня, уроды! Уроды!

Он делал перерывы между криками, окликал людей некоторое время, затем отдыхал. И снова.

Утро перетекло в день, день пересыпался в ночь, ночь поглотила Эмиля, он уснул.

Шёл третий день.

В горле пересохло как в пустыне. Глаза всё время болели. В животе гудело. Сил не было даже кричать.

Ему казалось, будто во рту его пустыня, только не из снега, а та самая пустыня из старого мира, из песка. Но капельки воды. Возможно ли такое, что он находится в чьём-то пересохшем рту? И возможно ли такое, что в его рту сейчас находился кто-то?

— Хорошо, я прошу прощения, — каждое слово ему давалось с трудом. — Я прошу у вас прощения, ну же, перестаньте прятаться, развяжите меня. Я поступил неправильно, я полностью признаю свою вину, умоляю вас, освободите меня.

Ответом ему служил безмолвный ветер.

— Если гора не идёт ко мне, то я сам приду к горе, — откашлялся словами Эмиель, бочкой перекатываясь ко входу.

Он выкатится на порог, перекатился, гусеницей добрался до снега, вперив в него своё лицо, которое тут же покрыло ледяной коростой. Эмиль стал жевать снег, перемалывать его в воду. Но поскольку в снежинках содержалось намного больше воздуха, чем воды, он только охлаждал своё тело до опасно низких температур. Воды организм получал ничтожно мало. Достаточно, чтобы протянуть до следующего восхода солнца, но не достаточно, чтобы было чем облизывать губы.

Есть снег под куполом было невозможно. Он был таким же твёрдым и грязным как в Городе, такой только топором рубить или пилой пилить.

Оглядевшись, не останавливая процесс поглощения снега, он увидел то, что вызвало в нём тревогу — у входа никто не прятался, ни дед Парфений, ни другие члены общины. «Наверное, успели убежать на ту сторону купола…» — подумал он.

Минут через десять Эмилю стало совсем уж невыносимо холодно, он колбаской перекатился обратно в свой уголок. До конца дня он ещё несколько раз выкатывался наружу, вглядывался в горизонт, выискивая ломанным взглядом караваны, но так ничего и не увидел.

Где-то шли люди, бурлила жизнь, но точно не здесь.