Город

Там рабочие, мужчины и женщины, плотным ковром устилали пол, стеная от боли в ногах и руках, а конкретно в мышцах, а также от пустоты в животе.

Большинство людей ложилось спать, стихали разговоры. Павел пытался использовать этот момент, чтобы найти отца и мать, но у него ничего не получилось — большая часть охраны уходила, но не вся.

Те, что уходили, утаскивали с собой пару более менее свежих женщин, отчего из из купола потом доносились страшные крики. Ни один мужчина за дам, будь они его знакомыми или даже жёнами, не вступался. Ну забрали и забрали, поиграются и отдадут. Вступишься — убьют и тебя, и твою жену. Те, что следили, были особо строги к тем, кто не спал и не восстанавливал свои силы до следующего дня. Хотя позже, когда Паша уже получил по голове и его заставили лечь на пол к другим, он первое время не спал, а слушал:

Оказывается, охранники были не так уж и строги. Кто-то переговаривался, обсуждал сегодняшний день или ситуацию в мире, до музыканта долетали в основном лишь обрывки слов, потому что все слова произносили очень-очень тихо. Какой-то мужик даже взобрался на женщину и делал ей ребёнка. Скрипач не удивился, если бы это был его отец, но он находился рядом, а потому был уверен, нет, это не его отец.

Охрана не стала прерывать удовольствие мужика пока он не застонал, а как застонал, она огрела его парой ударов по спине. Он повернулся на бок и уснул, больше ни на кого не залезал. Хотя Павел находился достаточно близко, чтобы видеть его лицо — судя по его физиономии, эти несколько минут стоили этой пары ударов.

Паша посмотрел по сторонам, ещё раз попытался отыскать глазами родителей, но ничего не вышло — на него начали шипеть, чтобы он перестал ворочаться. Он перестал, закрыл глаза и провалился в сон.

Утро началось с очередных ударов кнутом. Кнут хлестал беспорядочно и с утроенной силой — он отлично пробуждал рабочих и отнимал их ото сна.

Все начали быстро вставать, ведь пока все не станут, кнут продолжил хлестать, даже если и спящих.

Несколько человек не встало, в том числе и тот самый мужчина, который успел удовлетворить себя перед смертью. Павел взглянул на него, его физиономия выражала всё ту же эмоцию — он был доволен обменом пятиминутного экстаза на собственную жизнь.

Паша начал подумывать, что не такая уж это и плохая смерть. Вот только если бы он и решил так умереть, то эти пять минут он посвятил бы не какой-то случайной женщине, а только одной, Марии. Если и умирать в объятиях, то в объятиях не цепей и кнутов, а рук любимой женщины.

Его утро началось с мыслей о ней.

Рабочие выходили из жилого купола, вытекали толпой, словно стадо овец, в купол рабочий. Люди разбредались по своим местам.

Пока Павел вместе с остальными рабочими шёл к своему рабочему месту, он краем глаза заметил ещё один проход. В центре купола возвышалась угольная гора, а потому, чтобы человек мог оглядеть все входы и выходы, ему нужно было побывать со всех сторон этой горы. Но бродить без дела, конечно же, не позволялось.

Музыкант видел, как тачечники обоих классов время от времени, очень редко, ходили в тот проход, уносили туда какой-то хлам, который не являлся ни человеческими останками, ни топливом.

Павел вгляделся в ту комнату, очевидно, такого же купольного вида. И хоть зрение у него не было так сильно приспособлено к темноте как у других — он пробыл на Чернухе относительно недолго — Скрипач всё равно увидел то, что там находится.

А увидел он кучи железного и стального хлама: сломанные инструменты, кирки и тачки, а также и многое другое, что было притащено с поверхности, из Города, за банальной ненадобностью. А над всей этой кучей мусора возвышалось его достояние — громадных размеров машина. Это был тот самый Многоног, о котором говорила девочка. Отец показывал ей эту конструкцию.

Такие раньше использовались, когда Город только-только зарождался, как и другие города. Многоног был основан на технологии парового ядра, точно также как и Генератор, также как и Поезд и многие другие механизмы. Он был похож на большую металлическую собаку. Раньше такие штуки использовались для сбора и доставки угля. Многие из них, за ненадобностью, были разобраны на металлолом, но эта штуковина стояла тут целая, правда, выключенная.

Скорее всего, включить просто так её было нельзя — чего-то, очевидно, не хватало. Иначе её бы уже давно кто-нибудь включил и упёр на ней куда подальше. Но отец той девочки показывал ей этот механизм, судя по всему, не спроста. Как минимум, можно попытаться разузнать у него, можно ли заставить эту штуку снова работать. Но где он?

Этот вопрос был похож на все остальные вопросы, которые всплывали у него на Чернухе.

Павел дошёл до своего рабочего места, взял в руки кирку и принялся стегать стену, пока его спину не начал стегать кнут.

Где Борис, Фёдор, где его родители?

Здесь было ужасно много людей, но в то же время людей здесь, можно сказать, и не было. Все ходили в рванье, все друг от друга немного, но отличались. А потому все были как один. Ох уж эти противоречия.

Павел рубанул по породе раз, затем ещё.