Город

Потом почистил костюм, наваксил до блеска ботинки, вымыл калоши, надел пальто и пошёл на Гимназический переулок. Когда Зося предстала перед ним, он горячо сжал её руку и сказал:

- Зося, как я тебя люблю!

— Куда ты пропал, божественный? Я без тебя скучала, ответила она, вырывая руку.

— Работа, Зося! Проклятая работа!

У него был гениальный план. Кончая писать сценарий, он понял, что суть их отношений упирается в проблему комнаты. Действительно, Зося жила в одной комнате с родителями. С другой стороны, он был уверен, что ни одна порядочная девушка на квартиру к мужчине не придёт. Это неприлично. В-третьих, мешала осенняя непогода. Но из всех затруднений был выход. Он узнал об его существовании из романов и пришёл в восторг. Это будет по-европейски, сто чертей!

— Я голоден, Зося. Идём ужинать, — сказал он.

— Я тоже голодна, — призналась она. — Но мы никогда не ужинаем.

Он понизил голос:

— Поужинаем в отдельном кабинете.

Она радостно всплеснула руками:

— Ах, отдельный кабинет, это чудесно!

Они свернули в первую пивнушку, где на вывеске была надпись: «Отдельные кабинеты». По узким ступенькам опустились они в подвальчик, она — смеясь весёлой выдумке, интересная и возбуждённая, а он — рассерженный, волнуясь о последствиях, стесняясь каждого своего шага. И когда стали внизу на площадке, откуда виден был меж раздвинутой завесой вход в главный зал, где играла музыка, и когда внезапно выросла фигура с салфеткой в руке, Степана охватила такая робость, что пока он собрался с мыслями, Зося властно, как завсегдатай и знаток кабинетных дел, небрежно бросила:

— Будьте добры, отдельный кабинет.

Фигура поклонилась и неслышно повела их через тёмные двери, низким проходом, где сырость и плесень напоминали Лаврские пещеры, и Степан невольно вздрогнул от этого душного запаха? странным образом напоминавшего приют святости среди распутства. Выпустив Зосину руку, он шёл, держась середины прохода и нагнув голову, чтобы как-нибудь не коснуться стены, или потолка, где, казалось ему, пыль и плесень лежали слоями. Фигура скоро остановилась и щёлкнула выключателем.

— Пожалуйста, — произнёс официант.

Тогда Степан увидел, что в коридор выходят четыре двери и одно крохотное оконце без стекла. Коридор изгибался подковой, поэтому музыка доходила сюда глухо, будто издалека спускаясь в покинутую мокрую шахту.

Зося уже вошла в комнату, когда Степан медленно переступил её порог. Ему бросились в глаза стены, некогда оклеенные обоями, которые, оторвавшись, висели клочьями, обнажая серый мел. Рисунок их исчез под грязью и превратился в странные пятнистые узоры, чернея в углах от сырости и паутины. Окон не было. Справа у стены стоял широкий клеёнчатый диван, выцветший, облезлый, весь в выбоинах и прорехах, покрытый следами человеческой тяжести, свидетельствовавшими о долголетней и старательной службе. Над ним висела репродукция картины, на которой были изображены ссыльные, кормящие через окно вагона голубей, другая картина, в такой же раме, висела против дверей, над столом — девушка с кошкой на крылечке, обвитом розами. Всё дышало здесь испарениями алкоголя, разлитым вином, перегноем тел, и запах этот висел в комнатке и в коридоре, пронизывая камень и кирпичные стены.

Степан сел к столу, не снимая пальто. Кабинет вызвал в нём отвращение, и хороший план решения квартирного вопроса перестал ему нравиться. Зато Зося была в восторге. Всё казалось ей необычайным и чудесным.

Она оглядела картины, попробовала ногой мягок ли диван, заглянула в коридор, погасила и зажгла электричество и сделала вывод:

— Тут очень мило.

— Да что ты, 3ося?! — удивился юноша.

— Я хотела бы тут жить всегда!

Появилась фигура с карточкой. Ужин заказан, и гости сняли пальто. Вдруг в коридоре зазвучали бодрые шаги нескольких пар ног, и в соседний кабинет с треском и смехом ворвалась крикливая компания басов и сопрано. Зося бросила на пол папиросу.

— Им весело, — сказала она.

— Нам тоже будет весело, — ответил Степан.

Действительно, первая рюмка сразу подняла его настроение. Необычайный хмель сладко туманил голову, он почувствовал волнующую теплоту в груди, а в пояснице томление. Что там стесняться! Не он ли написал сборник прекрасных рассказов и закончил киносценарий в шести частях с прологом.

— Зоська, — спросил он, — кто я такой?

— Босяк.

Он громко рассмеялся и взялся за отбивную котлету, ничем не уступавшую жареной подошве.

Теперь глаза его бросали на комнату взгляды милосердного судьи, который понимает слабости человеческие и умеет их прощать. И то, что он тут сидел, пил вино и жевал котлету, было ему приятно, и в этом он видел величайший поступок, который волновал его самого.

Неожиданно из соседнего кабинета над криками и хохотом прозвучал хрип расстроенного рояля.

— Вальс! — вскрикнула девушка. — Ты танцуешь?

— Нет, — ответил он, наливая вина ей и себе.

— Надо научиться!

Он сел рядом с нею с рюмкой в руке.

— Зося, выпьем за нашу любовь!

Она пьяно усмехнулась.

— За любовь, божественный!

Через минуту они сидели на диване, и молодой человек, прижимаясь к ней, шептал: