Город ангелов

Я обнажаю чувства, – выпускаю боль.

Моя воля слаба, но сердце просит жизни,

Моя душа чиста, но изранена твоим дуализмом».

О, боже! Девушка хотела покончить с собой…

– Эй, какого хрена роешься в вещах!? – ошарашил её голос.

Я вздрагиваю, а из рук сыплются все самодельные открытки, в которых спрятаны признания в любви, где в стихах описана жизнь и характер, воля и смысл, жизнь и боль… Ещё секунда – я отойду, наберусь смелости, чтобы сказать «прости, но иначе не мог». Срам долго не живёт! И вот, спустя пять секунд, я сижу и молча смотрю в сторону, убрав ноги, чтобы ей не мешать свои открытки собирать. Сижу и отворачиваюсь, показывая взрослую брезгливость, безразличие к её однополой любви.

Десять секунд – мне уже всё равно. Меня это не трогает, мою чёрствую душу не цепляет, и в груди что-то ранимое медленно угасает. Почему я такой? Я – киллер, прикрывающийся законом.

– Просто интересно стало, ради чего валяется с десяток трупов, – говорю ей тихо, с намёком на её багаж. Но думаю о том, почему бы не сказать всю правду?

– Не твоё собачье дело! – выстреливает мне в ответ. Очень грубо, но справедливо.

– Думал, что будут ценные вещи: деньги, документы, а оказалось, что бижутерия и всякие бумажки-побрякушки, – парирую я. Хотя, признание в любви и прощание с матерью – это нечто сильнее моих глупых слов. Я снова перегнул.

– Это и есть мои ценные вещи! Там есть любовь, моё сердце и боль. Разве, это не бесценно? – говорит она, вытирая открытки пальцами, словно от пыли. А, может, стирает мои прикосновения, потому что не дано… Нет полномочий просматривать такого рода важности документы. В её душу мне доступ закрыт.

Девушка вернула себе всё, – сложила по порядку, как и должно быть. Но, втянув их аромат, мне следом говорит:

– Больше так не делай, офицер! Не нарушай моё личное пространство. Имею право носить свою тайну, – сообщает мне тихим голосом, закрывая кармашек.

Я сижу и посматриваю на её руки, фиксирую боковым зрением их магические узоры в воздухе, и во мне что-то тлеет… Просыпается некая восторженность от присутствия рядом, противоположной мне, личности. Это странное чувство и, в то же время – противоречивое. Я не знаю, как поступить, что в своё оправдание сказать, и как охарактеризовать своё поведение… Я молчу и смотрю в окно, потому что знаю, что оправдываться и сравнивать себя с пострадавшим – удел слабаков. Пока что, я держусь и боль в груди просто молча растворяю. Я к этому привык. А девушка через себя не пропускает – выливает свою душу на бумагу, которая терпит её ошибки и поступки. Но никогда не осуждает.

Я поднимаюсь на ноги, встаю во весь рост, чтобы перевести боль на другую сторону. Во мне ещё тлеет злость, но прижимаюсь к окну, словно от него исходит тепло. Прислоняюсь левым боком, придерживая рукой заклеенную брешь. Она болит, с такой же силой, как и моя душа, но в отличии от последней – боль пройдёт, забрав с собой вязкий туман, что поселился в глазах. Я надеваю капюшон и прячу голову, чувствуя озноб, из-за которого вздрагиваю.

Что я вижу на улице? Там всё тот же город, которому я, когда-то, служил. Всё те же люди, которых, когда-то, защищал; всё то же солнце, которое всегда любил и продолжаю радоваться каждому тёплому дню. Диск, от которого, в отличии от людей, пахнет теплом. Я тень не люблю.

Я прижимаю свою рану и чувствую, как болью отдаёт в живот. Он не задет, но тянет на дно и тормозит любые резкие движения. Он всегда так делает, когда мне страшно, когда дико грустно и безысходность давит на мозги. Но сейчас я смотрю и вижу, что преследователи по-прежнему никуда не делись. Похоже, остатки товарища нашли, перегруппировались и рассредоточились по углам и закоулкам, где у каждого есть своё предназначение и чётко обрисованная роль. Роль убийцы играть не сложно. Тяжело же, как мне кажется, прятать глаза, в которых читается острое желание кого-то убить. Кого-то себе подчинить, заставить пресмыкаться и ботинки лизать, потому что у него есть оружие. Огромная власть.

Глупцы! Сильный – не тот, у которого есть ствол…

Мои мысли прерывает запах. Я оборачиваюсь и вижу девушку, с тлеющей сигаретой в руке. По виду можно сказать, что ей сейчас хорошо, и шея освободилась от тяжкого груза держать голову – затылок положила на жёлтые панели стен. Я обернулся вовремя, потому что чувствовал, что за моей спиной поедают мою личность взглядом. Смотрю на неё искоса, – левым глазом, и понимаю, что меня читает. Правый глаз остался за капюшоном, но мне этого достаточно, чтобы удивиться её новой манере держать дымящую сигарету возле рта. Но сдержанная улыбка меня не бесит, а наоборот – не много веселит. В душе моей расчищает липкое дерьмо, а белые волоски, торчащие из-под шапки, вызывают лёгкое изумление.

Меня немножко отпустило, злость стала таять, и я поворачиваюсь к ней лицом.

– Всё же, спёрла пачку, – говорю я.

Её неосознанная радость так и просится наружу.

– Мне пришлось… Ты слишком строгий, офицер. Особенно к себе.