Город Антонеску. Книга 2

«Майнэ Фейгале – моя птичка», как называет ее бабушка.

Нет, за прилавком стоит хозяйка «магазина»: Елизавета Лукован.

Она улыбается, приветливо здоровается с соседом слева – русским мужиком, торгующим в такой же будке галантереей: нитками, иголками, пуговицами…

Торговля начинается. Подходят женщины – крестьянки.

Спрашивают, что почем? Щупают товар. Проверяют, не мнется ли.

Пробуют, не гнилой ли – не рвется ли.

Смачивая слюной, проверяют, прочна ли окраска.

Вытаскивают из материала нитку и поджигают ее.

И наконец начинают торговаться. Предлагают свою цену.

«Ну что ж, – объясняет мне мама, – и с половины купец бывает».

Но вот, к обоюдному удовольствию, торг закончен. Мама отмеряет отрезы – «на платье», «на костюм» – желтым деревянным метром.

Я целый день околачиваюсь тут же возле мамы.

Несмотря на то что занятия в школах уже давно начались, я нигде не учусь. Мама не решается послать меня в школу, да и метрики у меня нет. Правда, то, что я не хожу в школу, ни у кого не вызывает удивления – здесь много таких же мальчишек, которые не учатся.

Одни помогают родителям торговать, другие сами зарабатывают, как могут. Закончив торговлю и закрыв магазин, мы возвращаемся домой. Бабушка ждет нас с ужином – горячей картошечкой или мамалыгой.

Мы живем неподалеку от Базара в небольшой комнатке, в старом одноэтажном доме. Вход у нас отдельный с небольшим крылечком.

В комнате есть кое-какая мебель: железные кровати, стол и стулья.

И самое главное, что здесь нет чужих глаз. Можно помыться и приготовить еду. С деньгами тоже стало немного легче. Кажется, можно было бы жить здесь спокойно, пересидеть, пережить, дождаться наших, если бы…

Если бы не эта необходимость скрываться, если бы не это ненавистное чужое имя, если бы не эта постоянная, изматывающая игра. Если бы не этот постоянный Страх быть узнанными, раскрытыми, схваченными.

Часто, часто в те дни бабушка повторяла на идиш: «А штыкалэ шварце бройт мит восер, аби ми кэн лэйбн» – «Кусочек черного хлеба с водой, лишь бы можно было быжить».

От Янкале: «Ду бист айн кляйнэ Юдэ!»

Тирасполь, ноябрь 1943 г. 780 дней и ночей под страхом смерти

Каждое утро, приходя с мамой на Базар, я стараюсь стать поближе к воротам, чтобы раньше других мальчишек перехватить немцев, которые приходят сюда продавать свои вещи.

На ломаном немецком я повторяю недавно выученные слова: «Гер, вас габен зи цу фаркауфен?» – «Господин, что вы имеете для продажи?»

У немецких вояк можно купить всякое: зажигалки с запасными камешками, часы различных марок, простые-штамповки и хорошие, на рубинах, шоколад в круглых коробочках, которые выдают летчикам, белье, одежду, и даже сапоги на шипах и подковах. Продавать свои личные вещи и обмундирование немцам запрещено. Но им нужны деньги – марки. Они покупают на них у крестьян сало, постное масло, муку и отсылают к себе в Германию.

Часть купленных мной вещей мы используем для себя, а остальные я продаю.

Заработанные деньги отдаю маме, оставив себе лишь часть – «для оборота».

Иногда здесь появляются немецкие военные полицейские. На них огромные серые длиннополые шинели, каски, короткие сапоги, цокающие, как лошадиные подковы, и цепи с овальными бляхами и надписью по-немецки: «Фельджандармерия».

Когда мне случается встретить их, я отвожу взгляд и стараюсь стать незаметным. От них веет смертью.

У румынских жандармов другая – зеленая форма, высокие ботинки на шнурках и винтовки за плечами. У них не такой грозный вид, как у немцев, но они тоже убийцы, с той только разницей, что от них иногда можно откупиться, если есть чем. Румыны почти каждый день здесь устраивают облавы на «партизан» и «жидов», проверяют документы и всех подозрительных вталкивают в машины и увозят куда-то.

Не знаю, есть ли здесь «партизаны», но евреев здесь точно давно уже нет.

Всех их еще в прошлом году выловили и убили или посадили в здешнюю тюрьму. Хорошо, что про нас они пока что не знают!

Но однажды, когда я, отойдя с немецким солдатом в сторонку, что-то у него покупал, за моей спиной вдруг раздался голос: «Ду бист айн кляйнэ юде!» – «Ты маленький жид!»

Меня словно током ударило.

Эти слова я уже слышал когда-то. Где?..

Я вспомнил…

Немецкий детский сад… Танта Мэта…

Танта Мэта – это моя воспитательница – она больно сжимает мою руку своей огромной рукой и шипит: «Кляйнэ юде! Кляйнэ юдэ!»…

В детский сад меня отдали лет в пять.

До этого я был на попечении бабушки и Цили, моей тети, которая осталась одна в нашем доме на Прохоровской, когда, не желая идти в гетто, мы с мамой и бабушкой убежали куда глаза глядят.