Город Брежнев

Губы у Вафина поехали вбок, он сразу отвлекся и понес ватник к своему дипломату, как будто собирался его туда упихнуть – ладно хоть пробовать не стал. Виталик подумал, что зря так завелся, но удержаться уже не мог:

– Вазых Насихович, а если государству мы, которые не успели или не смогли, не нужны – на фига нам самим оно, это государство?

Вафин все-таки открыл дипломат, вынул оттуда авоську, в которую принялся впихивать ватник, бормоча себе почти под нос:

– А шоб було, как говорится. У меня, Виталь, ты знаешь, наверное, машина есть, «ГАЗ-шестьдесят девять». Древняя такая, старше Турика, ее с завода списали, я купил, думал, смогу починить. Ну, починил, а все равно ломается все время. На дачу, на работу, за город и так далее своим ходом добираемся, она или ломается на полпути, или просто туда не едет – не заводится. Сын меня как-то спросил: а нельзя ее выбросить? А нельзя. Во-первых, деньги уплачены, жалко. Во-вторых, машина должна быть. У всех ведь есть, ну и вообще так принято. Вот иногда мне кажется, что и с государством так. На дачу, на работу, отдыхать, пожрать найти – это без него приходится. Но выбрасывать нельзя.

Виталик хотел возразить, но Вафин сказал уже четче и громче:

– А справедливость – это не к государству. Это в суд. Как там – «есть и божий суд, наперсники», ну и так далее. Он ждет.

– Бога нет.

– Ну, так говорят, – сказал Вафин, криво улыбаясь. – А мне дядька говорил: есть или нет, мы не знаем и не узнаем. Ты, говорит, главное, ручонками на него не маши. Для Бога замах обиднее удара. Удар он и не почувствует, а вот замаха не простит.

– Бога нет, – повторил Виталик. – Он был, но его убили на войне. Свои же и убили, как всегда бывает. Пойду я, Вазых Насихович. До завтра.

3. Концерт по заявочкам

– Так ты идешь или нет? – спросила Маринка с раздражением.

– Блин, ну что я должен-то? – проныл Виталик.

– Нет, ну не хочешь – пожалуйста, не иди. Катись куда хочешь, шеф называется, елки зеленые!

Виталик, понятно, тут же сдался:

– Да иду, иду, чего буянить-то сразу.

Школы он не любил с детства, любые, не только свою. И после восьмого класса с облегчением думал, что никогда ни в одну не сунется. Но совался раз за разом, в самые странные – часть батальона размещали в недостроенной школе Баграма, лагерь, куда он неожиданно для себя угодил вожатым, был организован в школе станицы, а теперь вот связался черт с младенцами и училкой. Младенцам шеф, училке хахаль. Рассказали бы – с гоготу сдох.

Судьба такая, значит. Против судьбы не попрешь, против Маринки – тем более. Особенно когда она бесится.

Маринка бесилась нечасто и вообще была баба мечты. Красивая, веселая, умная, страстная, нежадная и почти без стандартных бабских закидонов. И без нестандартных, что ценно и даже странно.

Со временем она, наверное, как положено, распухнет, выпятит челюсть и подвесит под нею пару подбородков, подстрижется, накрутит перманент, будет пованивать пóтом, говорить, что голова болит, и клянчить сапоги, стенку и люстру, – но Виталик боялся такого варианта все меньше.

Он и не знал, что такие бывают. Узнал не сразу. Сперва-то просто рехнулся. Потом обнаружил, что нормальное первое чувство, которое возникает, когда глядишь на красивую незнакомую девушку, а она улыбается тебе в ответ, и живот сладко лижет прохладная пустота, выше бегут мурашки, а ниже не все, но многое вспухает и твердеет, – это вот чувство, которое всегда скисало и испарялось после пары палок, теперь всегда с тобой – пока ты с Маринкой. Потом вот узнал – не той частью организма, которая заставляет накидываться, дурея, а той, что работает, пока прочий организм растекается по влажной простыне, и хоть скалкой его раскатывай. Узнал и понял, что надо дорожить. И не доводить до бешенства, редкого, но неудержимого.

Виталик мог, конечно, напомнить, что сегодня, вообще-то, суббота, что он только что с ночного дежурства, где снова пришлось перебирать трансформатор, так что башка не варит, а руки-ноги не шевелятся, что он вынес сеанс трамвайтологии, как пацаны из бригады называли поездку на заводском трамвае в час пик, что он только что с лютого, как на перевале, мороза, который сгущался и неудобно наслаивал разноцветный лед на тротуарах, и что он в шефы совсем не просился, это она, Маринка, его уламывала всяческими способами – в том числе, признаем, очень приятными. Но напоминать не стал. К тому же Виталик успел разболтать комплимент Федорова по поводу шефства – молодец, мол, шефствуй и старайся, это всегда зачитывается. Вряд ли Маринка забыла. Она ничего не забывала. Никогда. Тем более про обещания – что свои, что чужие.