Город Брежнев

За речкой все, тем более пацаны из ОРБ, твердо знали, что они герои, понимали, что это очевидно и известно в Союзе всем, и по возвращении собирались скромно это отрицать. Сборы оказались напрасными. Никто ничего не то что не знал – даже не подозревал, даже краешком мысли не касался того факта, что не очень далеко от него несколько тысяч пацанов каждую секунду умирают – за него, и убивают – за него, и травятся, и плачут, и сгорают заживо – за него, за гражданина Советской страны, который об этом даже не подозревает и думать не хочет. Падла.

И всем похер. Всем всё было похер. И это было некруто и западло. Можно было даже подумать, что пацаны умирали и убивали зря, и молчали об этом зря, и героями себя считали зря.

Не зря. За Родину они помирали.

Родина, конечно, знала. Она все знает. Это ее работа – все знать, требовать и не прощать. Как строгая мать толпы неисправимых шкодников.

Виталику это казалось неправильным. Он не был шкодником и не заслужил строгого отношения – вернее, заслужил не больше остальных, к которым, насколько он видел, отношение было совсем не строгим.

И вообще несправедливо как-то: матери нет, зато есть Родина. Которую ни обнять, ни десять копеек на мороженку попросить, ни просто в глаза посмотреть. Слишком много было глаз у лиц, которые выступали от имени Родины. И слишком эти глаза были неласковыми. У таких мороженку точно не допросишься.

Виталик даже ни разу в жизни не ответил на этот дебильный вопрос: кого больше любишь, маму или папу. Дебильный вопрос, кто спорит, но почему всем этот вопрос задавали по сто раз, а Виталику ни разу? Ущербный он как бы? Наверное, ущербный. Зато легко может ответить, кого не любит. С каждым годом все более развернутым ответом, как Вера Даниловна учила.

Она вообще, несмотря на дурковатость, многому учила правильно, а про многое помогала додуматься самостоятельно. Виталик выучил пункты про поступательное развитие истории и революции как ее движущую силу, а самостоятельно додумался про разницу между удачливыми и неудачливыми революционерами и вообще историческими личностями. Одни с малых лет не скрывали неудовольствия в связи с неправильным устройством мира, с малых лет начинали с этим бороться, с малых лет попадали под пресс неправильно устроенного мира и стирались с лица земли. Иногда сразу и в прямом смысле, под сочувственные гимны более осторожных товарищей, чаще постепенно и по нарастающей: вышибались из вузов, с работы, попадали в списки неблагонадежных, садились в тюрьму, калечились, цепляли туберкулез, – и далее сочувственные гимны и вечная память недолгого века.

Другие – вот другие как раз были осторожными. Они видели неправильность мира, но не спешили об этом вопить. Они, как тот Архимед, искали точку опоры: получали образование, качали руки-ноги-голову, делали карьеру, выбирались на площадку, на которой можно хорошенько закрепиться и хорошенько зацепиться, – и уже тогда переворачивали мир. Много бы добился брат государственного преступника, вылетевший из провинциального вуза за смуту в первом же семестре, если бы продолжил смутьянствовать? А Ленин понял свою осечку и добился всего – потому что сумел окончить столичный вуз и стал юристом, считай государственным человеком. Много бы добился Наполеон, не выбившийся в лейтенанты? Или Хрущев, не выбившийся в партийные вожди? Или Брежнев, застрявший в армейском политуправлении?

Виталик понимал, что они добились многого, но не самого нужного и вряд ли были счастливы всю жизнь, особенно под конец: Ленин с Брежневым болели, Хрущев с Наполеоном жили, считай, под конвоем и так далее. Сами виноваты – зачем было забираться так высоко?

Виталик на такие высоты не заглядывался. Он просто хотел жить не хуже других. Может, чуть лучше других. Так, в общем, как заслужил – честной службой и тяжелой работой на благо общества. А если общество этого не позволит, значит оно против Виталика. Значит, оно враждебное. Что делать с врагами, Виталика учили с детства цитатами из классиков – и еще, в отличие от многих, на практике, такой, что не дай бог никому.

Было, конечно, некоторое противоречие в том, что революционные лозунги и речовки вроде «Революция продолжается, значит нам ее продолжать» насаждались сверху донизу, от подворотен до Кремля, властными структурами – против которых и полагалось быть направленной любой революции. Но никто же не заставляет разрушать весь мир до основания. Можно подкопать только ближайшую стеночку – и только для того, чтобы подлезть самому.