Город Брежнев

Епифанов напал не сразу. Виталик успел сделать обход цехов, отобрать бутылку у Умарова, пригрозить Кишунину и разок выехать с ремонтниками – впрочем, застопорившийся ротоклон на первой формовке ребята оживили самостоятельно. Остальное время Виталик любовался белой стужей, которая прислонялась к окнам мертвым лбом. Фигурки в высоких шапках и солидных пальто шествовали к «Волгам» и жигуленкам в несолидно ускоренном темпе – начальство, подгоняемое морозом, торопилось к накрытым столам. Виталик поежился и включил обогреватель, стоявший поодаль от сосенки на асбестовом листе. Серая спираль налилась грозным рубиновым светом, букет ароматов, сплетенный из едких запахов литейки и хвойного духа, пополнился духанчиком рефлектора и паленого волоса. По-своему уютным.

Виталику не было ни завидно, ни грустно оттого, что ему некуда спешить, что нет нигде в стылом мире теплой комнаты с украшенной елкой, запахом мандаринов и куриного бульона да столом, густо заставленным плошками с оливье и с селедкой под шубой, а также разнообразными бутылками. Ему было спокойно и сонно здесь и сейчас, на громыхающем вполноги гигантском заводе, в гигантской, почти до неба, полутьме, подсвеченной оранжевыми топками и белыми окнами, в тревожной вони раскаленного металла и шлаков. Здесь он знал и умел почти все, и здесь почти все зависело от него. Например, Епифанов.

– Ну В-в-виталик, ну что ты к-как старпер-саб-ботажник из ф-фильма.

– Графиком не предусмотрено.

– Так это вы г-график составляете, я-то п-при чем? Вк-ключи в г-график – б-будет в г-г-графике.

– У тебя разрешение есть? Нет. Всё, вопрос…

– Есть, к-конечно.

– Показывай.

– Н-ну в-времени мало. Ты же не д-думаешь, что я д-для собственного уд-довольствия тридцать т-тонн чугуна сварить п-прошу. Потом пок-кажу, у формовки смена к-короткая сегодня.

– Покажи, я сказал.

Епифанов ругнулся и ушел. Виталик был уверен, что в этом году больше его не увидит, но через пятнадцать минут бледный от злости Епифанов вернулся с гроссбухом, в котором стояла виза технического директора под разрешением провести в четвертом квартале 1983 года опытную плавку тридцати тонн высокопрочного состава экспериментальной марки ЧЛЗ-ВЧ80.

Виталик внимательно изучил визу, полистал гроссбух и спросил:

– А обязательно сейчас?

– А к-когда? К-конец к-квартала сегодня. Завтра уже не имеем п-права – да и вых-ходной. П-потом, сегодня никому не п-помешаем, п-ползавода разошлись, остальные тут к-киряют потихоньку.

– И кто тебе плавить и разливать будет?

– Я д-договорился, все ждут, – сказал Епифанов, нетерпеливо переминаясь. – Ну что, разрешаешь? Все равно п-под мою ответственность.

– Ну да, под твою, – сказал Виталик. – Прямо это учитывать будут, если печь сожжем, чья ответственность.

– Да чего сожжем-то! – возмутился Епифанов, подсовывая расчеты. – Абсолютно штатная операция, все по рег-гламенту, просто режим м-м-малость нестандартный.

Вафину позвонить, что ли, подумал Виталик. А смысл? Против разрешения технического Вафин не пойдет, ну и вообще, не совсем же я шошка несамостоятельная.

Он спросил, рассматривая протянутые Епифановым бумаги:

– Почему десятая?

– Она свободная сегодня – ну и в-вообще подходит.

Епифанов принялся, спотыкаясь нараспев, объяснять про сходимость, заглубление и раскисление. Виталик поспешно сказал:

– Все-все, верю, – и расписался в указанных графах.

Епифанов просиял и убежал, не поблагодарив.

Виталик некоторое время смотрел ему вслед, потом сделал пару звонков и убедился, что Умаров, Кишунин и вечно примыкавший к ним Трефилов не отыскали неучтенный источник радости. Послушал новости дня, с силой потер лицо, вздохнул, выдернул из розетки обогреватель и пошел смотреть плавку.

Остальные печи на сегодня уже отработали. Так что работа десятой была слышна, кажется, всему миру в оглушительных подробностях. Епифанов застыл у измерительного блока, только глаза метались от приборов к слепящему глазку над выпускным жерлом и бумажке, смятой в руке. Поодаль во всю глотку переговаривались несколько литейщиков. Виталик подошел к ним, застыл, прислушиваясь, повертел головой и шикнул, неслышный даже себе:

– Тихо!

И стало тихо.

Тишина навалилась сразу, отрезав и обычное грохотание печи, и обычный шум вентиляции, и необычное гудение трансформатора, и зычные переговоры литейщиков – только недоплавленный металл еще несколько раз ноюще хлюпнул в печи, да оглушительно щелкнули остывающие электроды. Лампы и экраны приборов погасли, как и оранжевое сияние сводовых электродов и расплавленного металла в щелях. Огромный корпус освещался только холодным белым сиянием из окон.

«Удочка», оброненная одним из литейщиков на металлический настил, звякнула коротко и пронзительно. Звук сработал, как понедельничный будильник, – литейщики и Епифанов, переглянувшись, рванули к печи, а Виталик – в диспетчерскую.

До 1984 года оставалось девять часов.

6. Синий-синий иней

Виталий позвонил около пяти, когда Вафины только сели лепить пельмени.