Город чудес

Сигруд трясется, поэтому ответить не может, но он знает: чудо, которое так долго держало его в живых, уходит. Он превращается в обычного смертного человека, столь же уязвимого перед ранами, как и все остальные.

– Нет! – кричит девушка. – Нет, нет!

Она хватает его левую ладонь, словно у него там спрятано какое-то сокровище, и что-то вырывает – что-то черное и хрупкое, как паутина. Раздавив это что-то, она прижимает его к ране с правой стороны его груди. Рану пронзает боль, и он чувствует, как что-то проникает внутрь и ворочается под кожей.

Потом наступает тьма.

16. Закрой глаза, и утром найдешь меня рядом

Чем старше я становлюсь, тем чаще думаю, что история человечества – всего лишь череда неравенств, которые выглядят то так, то этак.

Больше тысячи лет горстка существ на Континенте владела абсолютным контролем не только над миром, но и над реальностью.

Кадж, разумеется, все это изменил. Но потом в руках Сайпура оказались богатства всего мира, и состоятельная сайпурская элита получила право решающего голоса в том, кому тряхнуть мошной, а кому затянуть ремни потуже.

Хочется верить, что я помогла хоть немного распределить эти богатства. Но свобода и человеческое счастье находятся в прямой взаимосвязи с количеством людей, которые властны над собственным миром, собственной жизнью. Слишком многие люди пока что не могут решать, как им жить.

Чем сильней это рассеять, тем больше будет перемен.

Из письма бывшего премьер-министра Ашары Комайд лидеру меньшинства Верхней палаты Парламента Турин Мулагеш. 1732 г.

Далеко от Мирграда, в одной из провинций, окружающих Галадеш, Шарма Мухаджан останавливается и смотрит вверх.

Шарма небогата, поэтому она занималась взбиванием собственного масла – это долгий, изматывающий процесс. Но потом все вокруг как-то странно… замерло. Как будто весь мир оцепенел на секунду. А теперь все прошло.

По дому пролетает легкий ветерок. Странное дело, он теплый. Но от него Шарма вздрагивает и вспоминает, чем занималась.

Она возвращается к работе, потом приносит еще молока для маслобойки. Со вздохом смотрит в ведро. Молока там мало, не хватит на то, что ей нужно, но придется довольствоваться тем, что есть.

Шарма начинает заливать молоко в маслобойку, рассеянно глядя в пространство и думая о том, как им удастся – если вообще удастся – дожить до конца месяца. Потом она подпрыгивает от внезапного холода в сандалиях.

Смотрит вниз. Маслобойка переполнена. Молоко разлилось вокруг нее грязной лужей.

Шарма хмурится, сбитая с толку, и заглядывает в ведро с молоком. В нем то же самое количество – то же самое маленькое, жалкое количество на донышке, – но каким-то образом ее большая маслобойка переполнилась.

«Любопытно», – думает она, а потом подходит к большому казану и пытается вылить молоко из ведра.

Но не может. Потому что молоко прибывает. И прибывает. И прибывает.

И прибывает.

* * *

В Вуртьястане, далеко на севере, Мадс Ховерссен с хмурым видом пытается разобраться, что за ерунда приключилась с его автомобилем. Что-то где-то льется не туда, он в этом уверен, и потому один из топливопроводов забился. Но вся проблема в том, чтобы вычислить, где именно возникли неполадки. Если бы он только мог обойти этот проклятый вал сбоку от блока цилиндров…

Потом все на миг замирает. Как будто мир запнулся. Раз – и все.

Его лицо обдает теплым ветерком. Он встряхивается и возвращается к работе, пытаясь сдвинуть с места вал, и тут…

Скри-и-ип.

Мадс таращит глаза. Вал поддается, словно сделанный из мягкого сыра, и сгибается.

Он глядит на вал. Он понимает, что совершил – хотя вообще-то абсолютно непонятно, как ему это удалось, – нечто очень плохое, достаточно плохое, чтобы весь автомобиль перестал работать.

А потом, словно услышав его мысли, вал со скрипом возвращается в изначальную форму.

Мадс опять таращит глаза. Недоверчиво трет их. Потом выбирается из-под автомобиля и размышляет.

Он смотрит на вмятину на краю водительской двери, которой так и не успел заняться.

Металл с глухим звуком распрямляется и разглаживается сам.

– Чтоб мне провалиться… – шепчет Мадс.

* * *