Город чудес

– Та, которая не была гребаной сукой-интриганкой, – отвечает Мулагеш.

– Пожалуйста, перейдем к делу, министр! – рявкает Гадкари.

– Стены Мирграда – самое большое из известных чудес – исчезли. Та огромная черная божественная дрянь, что появилась из пустоты, тоже исчезла. И то и другое использовало божественную энергию. И, возможно, теперь она просто… рассеялась. Как шлейф газа от газового факела.

Когда собравшиеся понимают, о чем она говорит, наступает долгое молчание.

– Рассеялась, – ошеломленно повторяет Сакти. – Вы намекаете, что любой… где угодно… мог стать богом?!

– Наверное, нет, – говорит Мулагеш. – Это просто мелочи, маленькие чудеса по сравнению с тем, что может сделать Божество. Но похоже, что эти люди все-таки наделены божественными способностями.

– Но… но ведь вы говорите, что обычные, заурядные люди теперь могут изменять реальность, – возражает Гадкари. – Вы говорите, что любой человек, где угодно, может сделать окружающий мир таким, каким хочет его видеть!

Мулагеш пожимает плечами.

– Отчасти. Конечно. Но, по крайней мере, больше это не ограничено Континентом. Теперь оно повсюду. У любого человека есть шанс.

Опять долгая тишина.

Нур обращается к премьер-министру:

– Подозреваю, нам нужно будет создать какую-то организацию, – говорит он, – ответственную за выявление и регулирование таких людей.

Гадкари, все еще растерянная, моргает.

– Прошу прощения?

– Какое-то… временное полицейское бюро, – объясняет Нур. – Агентство чрезвычайных ситуаций.

– А если эти последствия не являются временными? – спрашивает Сакти.

– Тогда… возможно, отдельное министерство, – говорит Нур.

Кто-то в конце стола горько смеется.

– Министерство чудес, – говорит чей-то голос. – Какой кошмар!

– Вопрос в том, – говорит Сакти, – кто возглавит такую структуру?

– И действительно, – соглашается Нур. – С той поры, как умерла Комайд – и, похоже, в этот раз она умерла по-настоящему, – в правительстве очень мало людей с опытом работы с божественным.

Опять тишина. Затем во второй раз все головы в комнате медленно поворачиваются, чтобы посмотреть на министра Мулагеш.

Мулагеш морщит лоб, соображая, что оказалось в центре внимания. Потрясенно роняет сигариллу. Потом вздыхает и говорит:

– Вот дерьмо…

* * *

Где-то глубоко внутри сознания Сигруда медленно просыпается разум.

Он жив. Он осознает себя. И ему ужасно больно.

Болит все. Все без остатка. Просто немыслимо, что его тело может так сильно болеть. Даже от мыслей о дыхании становится больно, не говоря уже о дыхании как таковом.

Во рту пересохло. Он стонет.

Кто-то рядом говорит:

– Он очнулся. Он жив!

Он открывает рот. Кто-то капает в него воду. Вода – благословение и проклятие: тело жаждет ее, но глотать так трудно. Ему удается сделать это один, два раза, но с третьим он справиться не в силах.

Он открывает глаз – это простейшее движение похоже на поднятие двухсот фунтов – и видит, что находится в роскошной спальне. Вероятно, это спальня Стройковой. Вздрогнув, он смотрит направо. Ивонна сидит на кровати рядом с ним с миской воды и тряпкой. Его правое плечо – огромная масса бинтов. Ивонна выглядит усталой, словно трудилась над ним весь день, если не всю ночь.

Она грустно улыбается ему.

– Ты меня слышишь? Ты совсем очнулся?

Он медленно выдыхает через ноздри.

– Хорошо. Это хорошо!

Он не может произнести вопрос, поэтому пытается передать его глазом.

– Ты был без сознания три дня, – говорит она. – Я не верила, что ты выживешь. Но ты выжил. С трудом. – Она быстро моргает. Сигруд понимает, что она старается вести себя в рамках приличий, а это значит, что его состояние на вид такое же плохое, как и по ощущениям.

Он пытается заговорить, но издает лишь:

– Т-т…

– Тати. Да. Она… Вот. – Ивонна отодвигается в сторону.

В поле зрения появляется другой человек. Юная девушка.

Она не совсем Мальвина, не совсем Татьяна. Смесь той и другой? У нее огромные, выразительные глаза Тати и дерзкий рот Мальвины – но, странное дело, осанкой она напоминает Шару. В отличие от Ивонны, она не пытается изобразить улыбку. Взгляд у нее затравленный, пустой и несчастный.

И опять Сигруд пытается одним глазом передать все, что ему хочется сказать.

– Привет, – говорит девушка. Ненадолго умолкает, обдумывая слова. – Мы… Я попросила, чтобы все называли меня Татьяной. Наверное, потому что воспоминания Тати были о Шаре. По крайней мере бо́льшая их часть. И я хотела это сохранить. – Она пытается улыбнуться. – Я не могла снова стать двумя людьми. Не после всего, что я сделала. Некоторые вещи… некоторые вещи нельзя исправить.

Сигруду не хватает сил поднять руку, но он сгибает палец. Она это видит и приседает возле его кровати, прижимается ухом к его потрескавшимся губам.

– Разве ты не была богиней? – спрашивает Сигруд дребезжащим шепотом.

– Была, – отвечает она. – Я была… могущественной. Довольно-таки могущественной. Достаточно могущественной, чтобы все отдать.

Он хмурится, глядя на нее.