Город и город

Все мы на мгновение умолкли. Почувствовали, что за нами наблюдают.

– Вы его видели?

– Нет, конечно. Я что, похож на человека, который его видит? Но мы знаем, что он есть. Он наблюдает. Любой повод… и нас нет. Вы… – Он покачал головой, а когда снова посмотрел на меня, то в его взгляде читался гнев и, вероятно, ненависть. – Вы знаете, сколько моих друзей он забрал? Друзей, которых я больше не видел? Мы действуем более осторожно, чем кто бы то ни было.

Это правда. Вот она, ирония политики: те, кто более всего стремился пробить границу между Бешелем и Уль-Комой, должны были тщательнее всего ее соблюдать. Если бы я или кто-то из моих друзей на мгновение не стал бы стремиться что-то развидеть (а всем нам время от времени не удавалось не-увидеть), то нам ничего не грозило – если мы не увлекались этим и не действовали напоказ. Если бы я на пару секунд задержал взгляд на привлекательной улькомке, если бы я молча наслаждался очертаниями обоих городов одновременно, если бы злился на шум от проходящего по Уль-Коме поезда, то меня бы не забрали.

Но здесь, в этом здании, не только мои коллеги, но и силы Пролома всегда действовали по-ветхозаветному яростно и сурово, насколько позволяли им власть и право. Эта жуткая сила могла проявиться, а объединитель исчезнуть, даже за соматическое нарушение, даже за то, что он испуганно содрогнулся, услышав внезапно взревевший улькомский автомобиль. Если Бела-Фулана проламывалась, то навлекла бы на всех вот это. Поэтому, скорее всего, Дродин опасался чего-то другого.

– Просто в ней что-то было. – Дродин посмотрел из окна на два города. – Может, она… рано или поздно навела бы на нас Пролом. Или еще что.

– Погодите, – сказала Корви. – Вы же сказали, что она собиралась вас покинуть…

– Она сказала, что уходит на другую сторону. В Уль-Кому. Официально. – Я оторвался от своих пометок и переглянулся с Корви. – Больше я ее не видел. Кто-то слышал, что она ушла и что сюда ее больше не пускают. – Он пожал плечами. – Не знаю, правда ли это, и если так, то я не знаю – почему. Это был просто вопрос времени… Она копалась в опасной дряни, и у меня было дурное предчувствие.

– Но это не все, да? Что еще? – спросил я.

Он посмотрел на меня.

– Не знаю. От нее исходила опасность, она пугала… в общем, просто в ней что-то было. Когда она твердила о том, что ее увлекает, у тебя мурашки бежали по коже. Ты начинал нервничать. – Он снова посмотрел в окно и покачал головой. – Мне жаль, что она умерла. Мне жаль, что ее убили. Но я не очень этому удивлен.

* * *

Этот аромат тайн и недомолвок – каким бы циничным и незаинтересованным ты себя ни считал, – он лип к тебе. Когда мы вышли, Корви стала разглядывать фасады старых обветшавших складов. Возможно, она чуть дольше, чем следовало, посмотрела в сторону магазина, который – как она наверняка понимала – был в Уль-Коме. Она чувствовала, что за ней наблюдают. Мы оба это чувствовали – неспроста – и поэтому нервничали.

Мы сели в машину, и я повез Корви обедать в бешельский маленький Улькоматаун. Да, это была провокация, но нацеленная не на Корви, а на вселенную, что ли. Улькоматаун находился к югу от парка. Увидев его особые цвета, шрифты на вывесках, облик фасадов, гости Бешеля считали, что смотрят на Уль-Кому и поэтому поспешно и нарочито отводили взгляд (настолько, насколько иностранцы вообще могут развидеть). Но более внимательный и опытный наблюдатель замечал китчевый, пародийный дизайн зданий. Детали отделки зданий здесь выкрашены в «бешельский синий», один из запрещенных цветов в Уль-Коме. Все эти дома находятся здесь.

Несколько улиц с гибридными именами – иллитанские существительные с бешельским суффиксом – Юл-Сайн-штрас, Лилиги-штрас и так далее – были центром культурного мира для небольшого сообщества улькомских экспатов, живущих в Бешеле. Они перебрались сюда по разным причинам – из-за преследований по политическим мотивам, ради заработка (и как же, наверное, эти патриархи, которые прошли через значительные трудности при эмиграции, сейчас жалеют о своем решении), из-за собственных причин или из-за любви. Большинство из тех, кому еще нет сорока – уже второе или третье поколение иммигрантов; дома они говорят на иллитанском, а в городе – на правильном бешельском. Возможно, в их одежде можно заметить влияние улькомской культуры. Местные хулиганы и другие подонки иногда избивают их на улице и бросают камни в окна их домов.

Сюда приходят бывшие жители Уль-Комы, чтобы купить выпечку, жаренный в сахаре горох, благовония. Ароматы бешельского Улькоматауна – это хаос. Ты инстинктивно пытаешься забыть их запах, думаешь о том, что он переплыл через границу – так же неуважительно, как и дождь. («Дождь и дым живут в обоих городах», – гласит пословица. В Уль-Коме есть такая же, только в ней одно из подлежащих – «туман». Иногда можно услышать варианты с другими атмосферными явлениям, или даже с мусором и отбросами – а смельчаки даже говорят про голубей и волков.) Но запахи данного района находятся в Бешеле.