Город клинков

Мулагеш задумывается, а потом крадучись идет вдоль стены в обратном направлении. И замедляет шаг, когда слышит рев моторов.

Это заправочный док топливного цеха, и задняя его часть упирается прямо в железную стену. Она наблюдает, как дюжина здоровенных заправочных машин паркуется и застывает на предписанных местах китовыми тушами. Через двадцать минут всякое движение в доке прекращается. Мулагеш видит, как водители выпрыгивают из кабин и бросают ключи в специальный ящик. Потом начальник – видимо, тот самый Лефвен – запирает ящик и идет вслед за всеми.

Мулагеш смотрит на грузовики. Какой они высоты? Футов пятнадцать-шестнадцать, не менее. А потом она оценивает стены – в них высоты немногим больше двадцати футов.

– Хм, – говорит она.

Чуть подождав, Мулагеш бежит через весь цех к ящику с ключами. Отмычку она в руках никогда не держала, да и не вскроешь замок одной рукой… Поэтому она хватает попавшуюся на глаза монтировку и отжимает засов на ящике.

Ей повезло – замок поддается и со скрежетом открывается. Да уж, тщательнее нужно было запор привинчивать, тщательнее… Она берет ключ с нужным номером, находит грузовик и заводит его.

Попробуй, однако, управиться с такой махиной… Она всегда терпеть не могла водить машину, особенно после ампутации руки. А тут еще за спиной несколько сотен галлонов легковоспламеняющегося топлива… Но, несмотря на все это, она медленно и неуверенно сдает задом и останавливается, только когда задний бампер упирается в стену.

Она выскакивает из кабины, хватает первую подвернувшуюся замасленную веревку, забирается на крышу грузовика и бежит к стене. Стена выше грузовика футов на семь, но это не проблема. Мулагеш привязывает веревку к торчащей сзади ручке и перекидывает ее через стену. Веревка шлепается на брезентовую крышу цеха.

Так, теперь понять бы, что с этим со всем делать.

– Рука-то одна, демон ее побери… – бормочет она.

Надо собраться. Она подпрыгивает, и ей удается перекинуть через стену локти. Брезентовая крыша продавливается, и у Мулагеш получается хорошо зацепиться. Повисев так несколько минут, она задирает правую ногу и перекидывает лодыжку через стену. А потом подтягивается, оседлывает край и переводит дух.

Сидит она устойчиво, ура. Мулагеш вытаскивает боевой нож и вырезает в крыше дырку, в которую могла бы пролезть. А что там, под брезентом, ну-ка? Но ничего не видно – темно и темно. Хорошо, что она догадалась прихватить фонарь, пусть он и весит все десять фунтов.

Мулагеш сбрасывает вниз веревку, затем перекидывает фонарь на грудь и включает его – как там веревка, далеко ли от пола, можно ли будет спрыгнуть. Веревка-то достает, но… а это что такое? Вот это вот, рядом?

Что-то не то здесь, что-то не то…

– Это что еще за хрень… – шепчет она.

Потом вцепляется в веревку рукой и медленно-медленно съезжает вниз. Оказавшись на полу, она снова включает фонарь, разворачивается и…

– Срань господня… – ахает она.

* * *

Вближайшей футов пятнадцать высоты; в ней – в смысле в безукоризненно сработанной статуе: это мужчина, сидящий на полу со скрещенными ногами. Он абсолютно лыс, и вид и поза его расслаблены и спокойны. Спина прямая, ладони на коленях. Вот только он сидит, пронзенный девятью длинными мечами – мечи по самую рукоять всажены в бока, спину и живот, острия клинков торчат из пробитого насквозь тела. Эти клинки, по идее, должны пронзить все важные органы, и тем не менее мужчина смотрит вдаль с совершенно спокойным лицом, словно затаив дыхание. Статуя выточена из какого-то бледно-белого камня, возможно, мрамора, но она вся облеплена ракушками и прочими морскими тварями. Умиротворенное лицо портит целая колония рачков, которая расползается вверх по шее и до самой скулы – от этого кажется, что у мужчины что-то не в порядке с кожей.

На лбу у него вырезан рисунок – отрубленная рука, вцепившаяся в рукоять меча. Сигила Вуртьи.

Мулагеш изумленно оглядывает статую, призрачно белеющую в свете фонаря. Одно колено мужчины выше другого – его поставили неровно, словно бросили с высоты в грязь. На земле – отпечатки шин: похоже, сюда заезжает какая-то крупная техника.

Мулагеш наконец берет себя в руки и смотрит, что еще тут есть. Брезентовый полог слабо пропускает свет: луна заливает его белым, сияние ее едва просачивается, и оттого кажется, что Турин оказалась внутри гигантского барабана или лампы из кожи какого-то огромного животного; пересекающиеся узором швы у нее над головой напоминают разветвленную систему сосудов. Она в состоянии разглядеть лишь то, что освещает фонарь, однако… да тут их дюжины, этих статуй…

А может, и не дюжины. Может, сотни…