Город, которым мы стали

Остров освещен тусклее – причем настолько, что Бронка удивляется, почему она ничего не слышала о просадках напряжения в том районе. Но, прищурившись, она понимает, что проблема не в свете. Почему-то кажется, будто Статен-Айленд расположился где-то далеко-далеко. Бронка моргает, затем мотает головой. Нет. Боро на своем месте, но с перспективой явно что-то неладно. Может быть, это такая оптическая иллюзия из-за искажений на фотографии? В чем бы ни было дело, складывается впечатление, будто Статен-Айленд находится на много миль дальше от Манхэттена, чем в жизни.

Бронка случайно нажимает на кнопку на телефоне Конга, и изображение съезжает в сторону, позволяя ей увидеть, что оно взято из ветки какого-то обсуждения в соцсети. Почти все сообщения написаны на китайском, но есть и несколько английских постов. «СНОВА ТЕРРИЗМ?!» – истерит какой-то малограмотный паникер.

Конг забирает у нее телефон.

– Такого раньше никогда не случалось, – говорит он, в основном обращаясь к Паулу, но все же обводя тяжелым взглядом всех остальных. – Мир городов – это мир городов. Мир людей – это мир людей. Они находятся в разных вселенных, и обычно мы – единственный мост между ними. Однако эта фотография отражает то, что один из боро этого города активно пытается отстраниться от остальных в мире городов. А обитатели мира людей заметили это.

Паулу поднялся на ноги, хотя для этого ему и понадобилась помощь Венецы. (Бронка замечает, что он краснеет, кивает ей и негромко произносит на португальском что-то вроде: «Спасибо, что сообразила про бригадейро». Бронка вместо этого отчетливо слышит: «Эй, красивая, поехали кататься».)

– Об этом я вам, старым козлам, и твердил, – резко отвечает Паулу. Его слова слегка искажает почти незаметный акцент. – В этот раз что-то усложняет послеродовой период, и дело не только в том, что город не завершил свое созревание. Пересечения измерений нестабильны. Враг слишком активен и действует так, как никогда прежде…

– Да, да. – Конг отмахивается от него и переключает внимание на Манхэттена, видимо решив, что тот – главный в их группе. Наверное, потому что он среди них единственный мужчина. – Я видел, как ты и твои товарищи пытались синхронизироваться с главным аватаром. Вы его нашли?

Манхэттен качает головой:

– Нет. Мы увидели его, но…

Тогда Бронка делает резкий вдох, вспоминая, что она случайно заметила во время их… скажем так, «сеанса».

– Та мозаика, выложенная плиткой, – говорит она. – Я знаю эту чертову плитку. – Затем Бронка поворачивается и идет к выходу из конференц-зала. Остальные сначала не шевелятся, а затем она слышит, как они, спотыкаясь и шаркая ногами, спешат за ней.

Центр уже закрыт на ночь. Придя в кабинет, Бронка находит на мониторе своего компьютера записку от Ицзин – а ведь та знает, что Бронка включает эту адскую машину лишь тогда, когда приходится. Записка гласит: «Нам уже пожертвовали 600 тысяч!!». Бронка какое-то время таращится на цифру, силясь ее осмыслить, а затем откладывает записку в сторону, чтобы сосредоточиться на чем-то более объяснимом. Например, на том, как выследить живое воплощение Нью-Йорка по подсказкам, которые она увидела во сне.

Пока компьютер бесконечно долго грузится, она подходит к одному из книжных шкафов и достает большую книгу с фотографиями под названием «Век стиля бозар». И к тому времени, когда все набиваются в ее кабинет, чтобы попытаться выяснить, что же выяснила она, Бронка уже нашла, что искала.

– Вот. Вот оно! – Она хлопает рукой по одной из фотографий в книге, затем разворачивает ее к остальным. Изображение полноцветное, высокого качества, и на нем изображена комната с красивым сводчатым потолком, который выложен плиткой, похожей на декоративные золотые кирпичи.

Манхэттен наклоняется, чтобы рассмотреть фото, и стискивает зубы.

– Стиль тот. А место – нет.

– Да уж, сомневаюсь, что наш главный спит в устричном баре Центрального вокзала, – растягивая слова, произносит Бруклин. Впрочем, она хмурится. – Но у меня такое чувство, что я видела подобную плитку в других местах.

– Так и есть, – просияв, говорит Бронка, – потому что раньше, до того, как люди с напрочь атрофированным чувством вкуса начали заменять всю красоту в городе дешевой дрянью, эта архитектурная форма была одной из самых известных в мире. А центр этого направления искусства находился в Нью-Йорке. Это – плитка Гуаставино. Сейчас так уже не строят, но в те времена подобные арки делали огнеупорными и самонесущими. Они идеально подходят городу, который наполовину находится под землей и битком набит легковоспламеняющимся мусором. – Бронка стучит пальцем по потолку на фото. – В городе осталось лишь несколько примеров такой плитки. Так что…

– О-о-о, да, поняла, – говорит Венеца, садясь за стол Бронки и подтягивая к себе клавиатуру. Бронка видит, как она набирает «плитка Гуаставино» и «Манхэттен».

Манхэттен тем временем листает книгу.