Город-крепость

Коридор окутывает тьма, все фонари погашены. Звук – тонкий, похожий на животный вой – выскальзывает из-за двери Синь, запертый Мамой-сан замок ему не преграда. От него у меня всё тело покрывается мурашками.

Когда я подхожу ближе, плач прекращается. Раздаётся шорох, звук шаркающих по половицам тапочек, и дверь сотрясает тяжёлый удар ладоней по дереву.

– Прошу! Прошу, дайте ещё, – громко кричит Синь. Слишком громко. – Я буду хорошо себя вести! Обещаю!

Замирая посреди коридора, глядя на мёртвые фонари. Они висят рядами, неподвижные и круглые. Урожай багровых лун, собранный и повешенный на просушку.

– Всего один раз! Умоляю! – кричит Синь. – Я сделаю всё, что угодно! Всё, что пожелаете!

Дверь вновь содрогается. Ярость позади неё нарастает, словно там находится не девушка, а дикая кошка, которая шипит, рычит и царапается, стремясь добраться до своих детёнышей. Но котят здесь нет. Есть только я, и где-то там, в лабиринте фонарей и темноты, ждёт игла, которая вопьётся в вены Синь, даруя ещё несколько часов покоя.

– Мне это нужно! – Рычание сменяется всхлипами. – Умоляю!

И в словах этих мне слышится всё, что потеряла Синь. Независимо от того, как часто на спину девушки опускался ремень Мамы-сан и сколько мужчин побывало в её кровати, Синь всегда оставалась сильной. Продолжала мечтать.

Мне это нужно.

Мне.

Это.

Нужно.

Слова отдаются эхом, вздымаются, наводняют всё вокруг, становятся плотью и кровью этого тёмного коридора. Такие громкие, что заглушают шаги Фанга. Он подходит к двери, нависает надо мной, словно ночной кошмар – тень, длинная и мрачная. В руке его шприц, а на губах – усмешка. Глаза тёмные-тёмные, точно прогоревшие угольки, которые мама обычно выкидывала в кучу за нашей хижиной.

Я вся дрожу в ожидании крика или пощёчины, но Фанг ничего не делает. Он просто смотрит на меня ещё одно долгое мгновение. Тёмные-тёмные глаза и дракон на щеке.

– Возвращайся в комнату, – рычит он.

И я подчиняюсь. Иду обратно в комнату к зарешёченному окну.

Здесь нет места мечтам. Нет места риску.

А там, снаружи, нет места мне. Совсем. Как я сказала парню: домой я отправиться не могу, даже ради того, чтобы увидеть сестру. Там ждёт отец с вечной жаждой, зудящими кулаками и пустым кошельком. Он опять продаст меня, а мама опять будет стоят и смотреть на это глазами полными слёз.

И я даже не представляю, где находится море. Или что буду делать, когда, наконец, доберусь до него.

Да, при виде посла сердце не поёт, зато мне знакома каждая веснушка на его теле. Я знаю, что его любимое блюдо – соте из угря с грибами и побегами бамбука. Знаю, что он всегда икает ровно по три раза. Что он младший сын в семье фабричных рабочих. И что его предложение ещё в силе.

А парень даже не назвал своего имени.

Я зарываюсь головой в подушку, но продолжаю слышать крики Синь. Они прорываются сквозь дверь, металлом бьются в барабанные перепонки. Преследуют меня иглами, последствиями неудачных грёз. Тем, чего действительно может стоит неизведанное.

Возможно, я действительно истинная дочь своей матери.

ЦЗИН ЛИНЬ

Сперва кажется, что я умерла. Открываю глаза. Тело моё обнимает белая ткань. Чистая и хрустящая, как погребальный саван.

Такой красивой комнаты я никогда ещё не видела. Пол и потолок обиты блестящим тёмным деревом. Электрические фонарики из рисовой бумаги отбрасывают ореолы мягкого света на изящную мебель. Здесь даже стены – настоящее произведение искусства, расписаны журавлями и низкорослыми елями.

Но только когда пытаюсь пошевелиться, я понимаю, что жива. Боль никуда не делась. Она здесь, белая и горячая. У самой лопатки. Шея тоже пульсирует – напоминает, что нож Куэна добрался и туда. Что-то тянет руку, и я понимаю, что в кожу воткнута игла. Чистая трубка змеится от моей руки, тянется наверх, к красному пакету. Кровь.

Откидываю голову на подушку, смотрю на балки. Я не в Городе-крепости, это можно утверждать наверняка. Там не существует настолько красивых мест. Но как я попала сюда? Почему я вообще ещё жива?

– Хорошо, что ты очнулась. – Мои размышления прерывает мужской голос. Сильный, как звук гонга.

Я узнаю его мгновенно. Он стоит в дверях, расправив плечи, как и в тот раз. На его голове нет капюшона, но я знаю, что это тот самый мужчина, с которым Дэй встречался на краю Внешнего города. Который принёс деньги.

– Как ты? – Мужчина стоит у двери, сложив руки за спиной. Чтобы лучше рассмотреть его лицо, приходится щуриться – я давно отвыкла от такого яркого света.

– Сбита с толку.

Я продолжаю присматриваться к мужчине. Он не низкий, плотный и уродливый, как Лонгвей. Да, у него есть морщинки, но лицо остаётся резким и хитрым. Как у лиса, наблюдающего за курятником.

Дэй очень похож на отца.

– Сейчас позову медсестру. – Мужчина собирается уходить.

– Нет… постойте! – выкрикиваю я, но мгновенно жалею об этом, когда боль вспыхивает с новой силой. – Дэй здесь?

Имя воздействует на мужчину. Меняет его. В нём нет больше той резкости – вот разница между охотником и жертвой. Он выходит за дверь, стремясь скрыть это.