Ему всегда хотелось узнать о последних минутах жизни родителей. Он несколько раз пытался выяснить, как их казнили, но либо его расследование ни к чему не приводило, либо его предупреждали оставить эту затею. Он ведь и так находится на подозрении, к чему привлекать к себе лишнее внимание? И вот наконец представился уникальный шанс. Казалось, бери и спрашивай. Но Амир вдруг почувствовал, что не готов узнать правду. По крайней мере, не из уст пожилого мужчины. При мысли о том, как тот мог выследить его, он содрогнулся.
Через неделю Гассем позвонил по новому телефону. Бахар обратила внимание на эти загадочные звонки и, подумав, что они из
Однажды, когда Бахар ночевала у себя, в квартире Амира загудел домофон. Было уже поздно, двенадцатый час. Он выглянул на улицу. В оранжевом свете фонарей, безвольно сгорбившись, стоял пожилой мужчина. Амир слишком поздно отпрянул от окна.
– Просто впусти меня. Я долго не пробуду.
Мужчина старательно вытягивал шею, пытаясь говорить своим мягким голосом так, чтобы его услышали через стекло.
Амир распахнул окно:
– Ты что, не понимаешь намеков? Ты и так уже достаточно навредил! – закричал он во всю глотку, сам не осознавая того. – И так уже сказал все, что надо. Просто уходи.
– Ты не дал мне шанс… объясниться… попробовать… – едва преодолевали крик Амира его слова.
– Какого черта тут происходит! – послышался соседский голос. – Это же старый человек, прояви уважение! И хватит орать!
Амир бросился вниз по лестнице, сжимая кулаки, и распахнул входную дверь. Мужчина лишь вздрогнул, оставшись на месте. Усталый, подавленный чувством вины, еще более старый, чем казалось раньше. Гнев Амира немного утих, оставив лишь жгучую обиду от того, что этот старик лишает его даже права на ненависть.
В руках Гассем держал какую-то коробку в подарочной упаковке. Рядом с ним стояли большая канистра растительного масла и мешок с рисом.
– У меня тут золотые часы и кое-какие припасы, которые тебе могут понадобиться. Я знаю, ты живешь один.
– Я не жертва землетрясения! – прошипел Амир, пытаясь не повышать голос.
Мужчина достал из кармана чековую книжку.
– Я просто хочу помочь. Ты и без того настрадался в жизни из-за меня. Вот двадцать миллионов туманов, хотя бы что-то.
– Я в жизни не возьму от вас никаких денег. Думаете, меня так легко подкупить чеком и канистрой с маслом? По-вашему, этого достаточно, чтобы искупить вину? Такова цена моих родителей?
– Извини. Я не подумал об этом. Мне просто хотелось сделать что-то хорошее.
– А как насчет того, чтобы вернуть к жизни моих родителей? Вот вернете, тогда и приходите. Может, так и быть, прощу. – Он захлопнул дверь перед самым лицом пожилого мужчины.
Вернувшись в квартиру, Амир погасил свет и украдкой подошел к окну. Старик оставил свои подношения у двери и теперь, пошатываясь, шел вдоль переулка к главной дороге.
Больше на той неделе звонков от Гассема не последовало, и жизнь постепенно вернулась в нормальное русло. Бахар готовилась к поездке. Амир отдался работе и с удвоенной энергией занялся своим блогом.
Шахла и Амир так и не повидались с Манучехром, даже после того, как их перевели в Эвин. Через несколько дней первоначальное потрясение стихло, на смену ему пришел гнев. Но Шахла не сомневалась, что их должны отпустить, ведь они ни в чем серьезном не виноваты. Они не принадлежат официально ни к какой партии, о чем она напоминает при каждой возможности тем, кто ее допрашивает.
– Если ваша разведка знает все, то уж должна знать и это!
Амир скучает по отцу, и ему не нравится этот новый мир, где много сгрудившихся женщин, где все сильнее пахнет потом, дешевым мылом и грудным молоком. Он завел себе подругу, Марьям, но она старше и не всегда хочет играть. Он впадает в истерику. Манучер обещал подарить ему игрушечный грузовик. Мальчик топает ногой и кричит все громче и громче. Женщины взирают на него молча. Марьям с матерью смотрят со своей койки, широко распахнув грустные глаза. Его мать умоляет охранницу через крошечное окошечко в двери:
– Он так скучает по отцу. Прошу вас, позвольте ему увидеться с папой. Мальчикам так не хватает отцов.
При слове «папа» Амир заходится в рыданиях и, словно актер в трагической пьесе, бросается на пол. Тут раздается звяканье ключей, и все следят взглядом за тем, как отворяется дверь.
– Только. Один. Раз, – произносит женщина в зеленой форме, без следа улыбки на холодном лице под кепкой.