Город лжи. Любовь. Секс. Смерть. Вся правда о Тегеране

Лейла знала, что делать. Она заработает денег в Дубае, а потом уедет в США и начнет все с начала. Она пролежала всю ночь не сомкнув глаз, охваченная этим неожиданным желанием покинуть Тегеран.

За Лейлой пришли в шесть утра, когда ее голова по-прежнему была занята мыслями о том, как поехать к Парисе. Когда ее усаживали в полицейскую машину, она дрожала от страха, понимая, что на этот раз все серьезнее, чем раньше.

Заметив на видео в углу экрана какую-то коробку с серийным номером, сотрудники киберполиции возликовали. Это был электрический счетчик Лейлы. Уже через несколько часов они вычислили, где она живет.

Ее отвезли прямо в Эвин. Никаких полицейских участков, никаких залов суда, никаких обвинений. По пути она в отчаянии набирала номер судьи. Ответа не было. Сплошные гудки. Прежде чем у нее отняли телефон, ей удалось отослать два сообщения, одно Кайвану, а другое судье. СРОЧНО НУЖНА ПОМОЩЬ. МЕНЯ ЗАБРАЛА ПОЛИЦИЯ.

Никто из них не ответил. Кайван испугался и стер все следы Лейлы из своей жизни. Судья к тому времени умер.

Большинство заключенных в камере были либо проститутками, либо женщинами, обвиненными в других преступлениях против морали, таких как прелюбодеяние. Поначалу Лейле трудно было отождествить себя с «уличными работницами», потому что в последнее время она усердно старалась позабыть о том времени, когда сама выходила на Тахт-э Тавус. Многие из них были наркоманками, и между ними то и дело вспыхивали драки. Лейла завоевала уважение среди них своими рассказами о звездных клиентах и вечеринках, позиционируя себя как порнозвезду на пути в Дубай – о чем мечтали все они. Она даже утешала женщин тем, что читала красивые отрывки из Корана, которым ее обучил клирик. Женщины в свою очередь утешали Лейлу своими историями о тюремных заключениях, за которыми всегда следовало освобождение, и уверяли, что ее выпустят через несколько месяцев.

Лейле сообщили, что ей назначен адвокат и она может позвонить родным. Ее мать, всхлипывая в трубку, сказала, что не вынесет визита в тюрьму из-за стыда, пообещав позвонить, когда Лейлу освободят.

Но долго в тюрьме Лейла не пробыла.

На заре прекрасного весеннего дня ее повесили.

Глава 6 Муртаза

Пригород имам Заде-Хассан, юго-запад Тегерана

Кровь была повсюду. Пропитывала лица и стекала по шеям. Липкой багровой пленкой поблескивала на груди, склеивая волосы и запекаясь на солнце. С каждым ударом поднималась капельками в воздух, образуя рубиновую дымку.

Муртаза стоял у задней стены, сжимая в руках цепь.

– Йа Хусейн! – выкрикивал нараспев он имя имама, наблюдая за своими товарищами.

Сорок человек в идеально выверенном движении под гипнотический ритм электротехно обрушивали цепи на свои обнаженные спины.

Они находились в хусейнии, в зале рядом с мечетью в юго-восточном пригороде, где Муртаза вырос. Двери были заперты, шторы задернуты. Темное и сырое помещение, заполненное запахом пота, крови и розовой воды, освещали лишь тусклые желтые лампочки, свисавшие на грязных проводах с низкого потолка. Справа от Муртазы большим кинжалом гаме бил себя в голову Абдула. Кровь выходила волнами, глаза с отражающейся в них болью были полузакрыты.

– Йа Хусейн!

Над всеми воплями возвышался голос предводителя – нечто среднее между стоном и чистым сопрано. Певчий стоял на небольшом возвышении, закинув голову назад, словно обращаясь к самому Богу. Впервые за все эти годы Муртаза рассмотрел его подробнее. Бородатый мужчина лет тридцати с чем-то, в очках со стальной оправой, голова повязана зеленым платком в манере Брюса Спрингстина. Эффект реверберации на микрофоне создавал особое «духовное» эхо, отражавшееся ритмичным биением.

– Йа! Йа… Йа… Йа…

– Хусейн! Хусейн… Хусейн… Хусейн…

– Йа Хусейн, – повторил Муртаза ровным шепотом.

В эти десять дней Ашуры – праздника в начале священного месяца мухаррам – правоверные вспоминали мученическую гибель внука Пророка имама Хусейна, убитого вместе с семьюдесятью двумя соратниками в битве при Кербеле в 680 году н. э. Но Муртаза присутствовал на тайном праздновании, скрытом от посторонних глаз, поскольку государство запретило кровавые самоистязания, заклеймив их варварством и фанатизмом. Но это не останавливало самых упорных, верующих в то, что некоторые дела касаются лишь самого человека и Бога и что государству не следует вмешиваться в их отношения. Жестокие церемонии считались проявлением любви к Хусейну, были частью их культуры, традицией, которую соблюдали отцы их отцов. Эти ритуалы лишь перешли в подполье, в охраняемые хусейнии и скрытые от посторонних глаз залы. Незаконный статус лишь придавал им еще большую значимость, сплачивал людей, как своего рода тайное братство. Муртаза принимал в них участие много лет, слышал те же песни в тех же помещениях.

– Хусейн отправился в Кербелу… – Певчий всхлипнул, и этот звук поглотил и выплюнул обратно микрофон, отправив его эхом летать по помещению: – …белу… белу… белу…