Город мастеров

Владимир Михайлович поддерживал искусство, симпатизировал коллекционерам, а после смерти П. М. Третьякова стал попечителем его галереи. Оставил после себя 35 томов дневников. Ему было что вспомнить. В детстве его ласкала легендарная княжна Волконская — та самая, что отправилась за мужем в Сибирь. В Ницце встречался с Натальей Николаевной Пушкиной-Ланской, которая, по его словам, несмотря на преклонные годы, всё ещё была настоящей красавицей. В Париже на одной из светских церемоний виделся с Дантесом. Он показался ему напыщенным и весьма самодовольным. Дантес подошел к одной русской даме, его старой знакомой по Петербургу, но та встретила его любезности довольно холодно и, поговорив пять минут, он удалился.

Последнее имение, которое принадлежало Голицыным до революции, было Петровское — та самая сталинская дача Петрово-Дальнее, полюбившаяся советским вождям. В этом великолепном доме с парком на берегу Москвы-реки сейчас разместилась медицинская академия. А напротив дома растет дуб — огромный, красивый. Его посадили в 1873 году, в день, когда родился мой дед — юрист, переводчик.

Все поколения моих предков отдавали свои силы тому, чтобы Россия крепла. На фоне мировых держав наша страна выглядела в свое время неплохо — во всяком случае, в пятёрку самых богатых входила. Поэтому история рода дорога мне ещё и тем, что в ней немало примеров достойной жизни на благо отечества. А семейные кумиры, в отличие от многих официальных, не развенчиваются со временем. Недаром девизом Голицыных были слова «Честь превыше всего». В одном из своих стихотворений я это переосмыслил так: «Делай всё только с открытым забралом, чтоб не краснеть, оглянувшись назад».

Род Голицыных крепко укоренился в России (а вот Шереметевых по мужской линии уже не осталось…) За границу уехал только один Александр Владимирович, в США он был личным врачом Рахманинова. Остальные же считали, что должны оставаться вместе с родиной, как бы это ни было трудно. Мой дядя, Сергей Михайлович, написал книгу, которую назвал «Записки уцелевшего». Из многих его близких родственников уцелел он один.

«А ВСПОМНИШЬ — И СЕРДЦЕ ТРЕПЕЩЕТ…»

Это строчка из моего любимого романса. Я ведь тоже иногда музицирую — это, наверное, у меня от матери. Так вот. Родился я неподалеку от храма Христа Спасителя, а в трёхлетнем возрасте оказался в подмосковном Дмитрове, потому что из столицы нас как чуждых элементов выселили. Прадеду было уже за восемьдесят, но он по-детски плакал: столько сделал для Москвы, для неё жил — а его выгоняют… Он вскоре умер, а на месте кладбища вырос посёлок «каналармейцев» — строителей канала «Москва — Волга» (кстати, слово «зэк» — от сокращения з/к, то есть заключенный каналармеец). А Дмитров для многих был Дмитлагом, и каждое утро мимо нашего дома шли колонны людей в окружении охранников и овчарок.

В 1941 году старшие школьники ушли на фронт, а из нас, семи-восьмиклассников, собрали истребительный батальон, чтобы встречать немецких десантников. И вот мы осваивали тридцатисекундный подъем по тревоге, учились работать штыком, но самыми счастливыми минутами было посещение столовой… Зимой я пошёл работать санитаром в больницу, с восьми до двух пилил и колол дрова, развозил их по отделениям, а потом бежал в школу. Летом работал в колхозе. На трудодень осенью выдали по триста граммов хлеба и около килограмма картошки и свёклы. Я заработал триста трудодней, и получилась целая телега продуктов, которую я с гордостью привез домой.

В 1944 году на подготовительные отделения институтов стали набирать школьников 8—9 классов (десятиклассники или погибли, или воевали). Так я попал в горный институт. За год прошли программу двух классов, сдали экзамены, и я стал студентом. Моя родословная учёбе не помешала: видно, нужда порой заставляла идеологов отступать от высоких принципов. В графе «происхождение» я всегда писал: дворянское. Однажды меня даже вызвали в соответствующую организацию по этому поводу: «У тебя отец кто?» «Художник. Князь. До революции был». «Ну вот и пиши: из служащих». Практику я проходил в Караганде, мне там понравилось, и я остался работать. Вокруг — сплошные лагеря, но теперь уже Карлага, так что высылать меня было некуда, хоть и много наших в этих местах погибло. За четверть века прошёл все профессиональные ступеньки — от участкового геолога до руководителя крупной геолого-разведочной экспедиции. Повидал много весьма достойных людей, из ссыльных. Племянница Рыкова, бывшего после Ленина председателем Совнаркома, отбыла свою десятку и работала со мной. Прекрасно работала. Там я понял, что сила нашей интеллигенции — в силе духа, и эта мысль не раз помогала мне в жизни. Потом защитил кандидатскую диссертацию, а когда вернулся в Москву — и докторскую. Вот уже больше десяти лет преподаю в Московском университете. Он мне особенно дорог, потому что один из моих предков, Федор Николаевич Голицын, тайный советник и камергер, был куратором этого университета. Избран действительным членом Российской академии естественных наук — РАЕН.