Город мастеров

— Чем же он привлек внимание этой специфической службы?

— Своими настроениями, которые были распространены тогда среди интеллигенции. После гимназии решил идти в народ, отдавать ему все силы. Но родители уговорили поступить в Московский университет, объяснив, что он больше пользы принесёт не школьным учителем, а учёным. В старое время родителей слушались, потому что те воспитывали детей на основе взаимного уважения. К 17-летнему сыну отец относился как к равному: мол, я не могу приказывать, но вправе надеяться, что мы с тобой обсудим эту ситуацию.

Дед окончил математический факультет, занимался философией и пришёл к выводу, что нужно создавать путь к цельному знанию, которое объединит искусство, науку и религию. Как и положено у русских философов, сразу взялся за дело — пошёл в духовную академию, стал священником. Женился на Анне Михайловне Гиацинтовой, девушке из крестьянской семьи. До конца жизни она делала ошибки в письмах, но это был самый любимый человек в семье. Недавно исполнилось 30 лет со дня её кончины, мы ходили на кладбище, отслужили панихиду. Кстати, дед говорил, что в семье надо иметь хотя бы одного священника, чтобы он молился о нас. Сейчас у нас есть игумен Андроник, мой двоюродный брат, младший внук Павла Александровича.

Так вот, именно бабушка сохранила семью после ареста мужа — архив, дом, детей. Сохранила и культ семьи, культ деда.

— Что стало поводом для ареста?

— Поводом — не знаю, с материалами оперативных дел КГБ не знакомит, а из документов, которые поступают в суд, мало что можно понять. Но мне повезло: в судебном деле случайно оказалась тетрадка с доносами сокамерника, с которым дед сидел на Соловках. И там есть такие строки: «Флоренский говорит, что следователь требовал назвать ряд фамилий, с которыми я якобы вёл контрреволюционные разговоры. После моего упорного отрицания следователь сказал, что, мол, нам известно, что вы не состоите ни в каких организациях и не ведете антисоветской агитации, но на вас в случае чего могут ориентироваться враждебные советской власти люди. Поэтому, говорит Флоренский, ведётся профилактика и предотвращают преступления, которые даже не могут быть».

Вот такая профилактика… На деле же убили за то, что был священником. В приговоре так и написано: приговаривается к расстрелу как священник, не снявший с себя сана. Впрочем, речь шла об уничтожении самой русской культуры, любой свободной мысли. Философ, да ещё и религиозный, был не нужен.

Нас репрессии не коснулись, но в 1933-м деда арестовали на глазах отца. Это его сломило, и до конца жизни он сидел тихо, преподавал на геологическом факультете нашего института. Не стал защищать четыре подготовленные докторские диссертации: друзья советовали не высовываться.

— Дед что-нибудь писал с Соловков?

— Да, сохранилось более ста писем. Он участвовал в организации завода, где делали из водорослей йод и желатин. Письма проверяла цензура, и потому дед подробно писал о производстве и на тому подобные нейтральные темы. Что касается быта, то тамошние сидельцы часто врали напропалую. Здесь дело не только в цензуре: не хотели расстраивать близких правдой. Вот и читаем про «курортную жизнь»: как ходили за грибами, как ездили на соседний остров. Однако описано очень романтично и талантливо, дед умел это делать. Иногда только прорывалось — мол, плохо, что кухня без специй. Известно, какие в баланде специи…

Нынешние критики умудрились обвинить деда в том, что нигде в письмах из лагеря не помянут Бог. Но по правилам новой грамматики он не мог писать это слово с большой буквы и в силу своего отношения к имени, к слову вообще хотел уберечь Бога от глумления.

Когда говорят о Соловках, то нередко смакуют зверства, жестокости, страдания — мол, чтобы ничего не повторилось. (Повторится, потому что люди не изменились, а кое в чем мир даже стал хуже.) И в то же время стараются сделать из лагеря туристический центр. Мне это кажется святотатством, потому что Соловки — это место, где страдальцы противостояли злу, место великого подвига людей, которые в конечном счете победили.

— Павел Александрович реабилитирован?

— Да. Хотя лично я убежден, что священника Флоренского, как и других репрессированных представителей церкви, реабилитировать нельзя.

— Почему?

— Потому что уничтожение духовенства было нормой преступного государства, как уничтожение христиан было нормой Древнего Рима. Никто же не требует реабилитации, к примеру, Георгия Победоносца или великомученицы Татьяны. Если реабилитировать всех пострадавших за веру, они станут не мучениками, а жертвами судебной ошибки. Но это была не ошибка, а сознательная политика. В таком уж государстве мы жили, где верующие были преступниками, а палачи — образцовыми гражданами. Вот образцовые-то и требуют реабилитации: мол, за что же нас так? Ведь мы так верно служили…

— Одна из самых популярных работ Флоренского — «Имена», где философ рассуждал о влиянии имени на личность. Чувствуете ли вы это мистическое влияние?