— Многие выпускники вашей «Школы самоопределения» попадут в армию, в руки сержанта совсем другой, будановской школы. И чем, по-вашему, это кончится?
— Мы специально интересовались, как складываются судьбы выпускников. Никаких сложностей с адаптацией у них нет. Кто-то приспосабливается (не забывайте, что кроме школы есть ещё и семья). Но многие умело преобразовывают среду вокруг себя — конечно, там, где могут и как могут. Так часто бывает, например, в вузах. Ребята создают студенческие советы, беседуют с профессорами, деканом, отстаивая свои интересы, потому что в школе их этому научили. Что же касается армии, то в ней служат питомцы российской школы. И если бы не было школ, живущих по законам зоны, не было бы в армии и будановых.
Я, конечно, не идеалист и знаю, что дети часто бывают злы, несправедливы, агрессивны. Но это же дети, а детство связано с ошибками, с грубостью, эгоизмом. Однако это полноценный период, и надо помочь детям прожить его нормально.
Когда я слышу, как Никита защищает проектную работу по оптике и два часа не хочет отпускать комиссию — я думаю: разве я в 14 лет мог такое? Когда Аня перевела на английский язык сборник школьных законов, написала к нему вступительную статью и мы с ней ездили на конференцию в Совет Европы, я думаю, что мне подобное и не снилось в её годы. Растут наши дети… И нельзя нам отставать.
Ефим Рачевский: Верьте не государству, а своим ученикам
— Часто слышим, что наше образование — лучшее в мире. Но если оно не очень-то связано с качеством жизни, то в чём тогда его смысл?
— Насчёт лучшего в мире — это всего лишь старый миф. Да, наши дети выигрывали олимпиады по математике, физике, но дело здесь не в качестве образования, а в потребностях военно-промышленного комплекса, который нуждался в интеллектуальной элите. Что же касается уровня массовой школы, то мы тут далеко не лидеры. Если в 50-е годы наши космические успехи определяли те, кто учился у преподавателей, ещё помнивших гимназии и университетских профессоров, то нынешняя система образования привела нас к эре так называемых техногенных катастроф.
Особенность нашей жизни в том, что мы пренебрегаем ценностью человеческого капитала. Готовы вкладывать деньги в технологию, добычу какого-нибудь сырья, не понимая, что всё это приведет лишь к очередной катастрофе, если не будет грамотных, культурных специалистов.
— Я вижу, тут у вас в кабинете какая-то неказистая самодельная кукла, унылая и босая, с табличкой: «Помогите народному образованию»…
— Она мне помогает зарабатывать деньги. Серьезно.
— С шапкой по кругу, что ли?
— Если получается, то можно и с шапкой, это не стыдно. Стыдно другое: когда учитель влачит жалкое существование. Вы же знаете, что наша средняя зарплата вдвое ниже прожиточного минимума по Москве.
— Но может ли нищий учитель дать хорошее образование?
— Знаете, дело тут не только в деньгах. Наше учительство — это когорта подвижников, самоотверженных людей. Но пока государство пребывает в уверенности, что мы проживем и без зарплаты, в обществе растет спрос на образование, и оно готово за это платить. Я, например, знаю одну сельскую школу, где каждое утро в вестибюле появляется нехитрая снедь — десятка два яиц, пара бутылок молока, каравай хлеба. К первой перемене всё это исчезает. Это благотворительная помощь, причем и благотворитель, и, так сказать, благополучатель анонимны. Селяне заинтересованы в том, чтобы их дети получили образование и потому берут на себя функции государства по поддержке учителей.
Конечно, конкурс в педвузы у нас традиционно ниже, чем в те, где дают более престижные профессии. Поэтому самая актуальная проблема для нас — восполнение квалификационного запаса, который когда-то был в российской школе. Но при этом я чувствую себя должником перед учителем и обязан сделать так, чтобы он, рассказывая об Архимеде, не думал о том, как прокормить семью.
Были времена, когда директор гимназии согласно табели о рангах приравнивался к генерал-майору, а рядовой учитель, имея 12 часов недельной нагрузки, мог содержать себя, свою семью и даже кухарку. Да и сейчас мой английский друг, тоже директор гимназии, получает в полтора раза больше, чем член английского парламента.
— Это известно. Неизвестно дpyгoe: как исправить положение?