Город мастеров

— Если говорить об англичанах, чей характер я специально изучала; то у них на первом месте — индивидуализм и консерватизм, а цель — личная независимость и социальная самостоятельность. В результате они умеют действовать, причем безо всяких обсуждений и эмоций. Помню, в Шеффилде выпал необычайно обильный снег, движение осложнилось, автобусы не ходили. И вот на углу нерасчищенных улиц я увидела человека — не полицейского, который объяснял водителям, где можно проехать. Пешеходы уступали дорогу машине, в которой мы ехали, и каждый раз наш водитель притормаживал, открывал окно и кричал посторонившимся «спасибо». Когда машина забуксовала на горке, сразу же несколько человек бросились помогать. При этом англичане начисто лишены стадного чувства и ничего не будут делать «за компанию». Если они объединяются, то, как правило, ради какой-нибудь достойной цели. Так проявляется в них рыцарский кодекс чести, один из постулатов которого таков: уважая другого — возвышаешь себя, оказывая услугу — укрепляешь своё личное достоинство. Поэтому они откликаются на любую просьбу и не забудут о ней, даже если не смогут выполнить её сразу. Но при этом всегда соблюдают дистанцию, уважая собственный покой и душевную неприкосновенность другого. Соседи, живущие много лет в одном коттедже, не переступают порога друг друга, а их дети свято соблюдают невидимые границы общей лужайки. Это вытекает из их представлений о личной свободе.

Кстати, уважение к личности сказывается и в отношении к природе. Англичане стараются не вмешиваться в неё, предпочитая естественное искусственному. Потому и английские парки так отличаются от распланированных и подстриженных французских, «регулярных».

— Порой можно услышать о славянском братстве. Существует ли оно? Сербов почему-то порой называем братьями, а вот поляков, хоть они тоже славяне, — нет.

— Сейчас о братстве трудно говорить, потому что предполагалось православное братство (сербы — православные), а мы в большинстве своем неверующие. Дело в том, что прежде религия проникала в быт и определяла жизненный уклад. Почему после революции так яростно взялись за крестьян? Потому что их образ жизни мешал осуществлению новых идей. Кроме того, для братства нужны общая историческая судьба, общие труды по созданию государства, культуры. Поляки же, будучи католиками, всегда больше тяготели к Европе.

— Одна очень известная актриса однажды заметила, что-де «мы свою страну любим, но не уважаем».

— Сегодня, к сожалению, не за что уважать. 20 августа 1991 года я была у Белого дома. Домашние отговаривали, но я открыла наугад Евангелие, а там: «Иди, Мария, не бойся, на тебе благодать Божия». А что вышло?..

Но несмотря ни на что, ядро Евразии — Россия — сохранилось, у нас есть стремление быть вместе. Однако гарантий единства нет, тут всё в наших руках. Как считал историк Лев Гумилёв, народ как биологический вид живет примерно тысячу лет, потом он рассеивается среди других, что и произошло, например, с евреями, армянами, цыганами. История непредсказуема, тут возможны неожиданные повороты, и конкретный срок зависит от психологического настроя. Сейчас в стране разброд, неопределенность. Можно войти в пору золотой осени, а можно и исчезнуть.

И всё же я верю в наш народ. Есть надежда, что положение изменится, потому что умеем хорошо впитывать чужое. Русские, например, попадая в чужую страну, быстрее приспосабливаются, приобретая даже внешне черты коренного населения. И при этом никогда ничего не брали механически, всё перерабатывали на свой лад. Наша беда, когда пытаемся слепо внедрить чужое. Надо не опыт заимствовать, а учиться у других народов любви к своей родине, интересу к истории, к тому, что делалось. А мы или возвеличиваем себя неумеренно, или занимаемся самоуничижением. Всё тот же максимализм и крайности. Выхватили, например, цитату из Сэмюэля Джонсона и стали писать, что-де патриотизм — последнее прибежище негодяев. Он-то имел в виду другое: если уже всё потеряно, ничего нет у человека за душой, но осталась любовь к родине — то надежда ещё есть.

— Мы часто повторяем слова: надежда умирает последней. А вот за рубежом говорят иначе: надежда — мать дураков. Кто, по-вашему, прав?

— Ещё говорят и так: надежда и страх — враги человека. Если человек во время опасности пассивно ждёт и надеется, что пронесёт, то это глупо. А если не теряет надежды, чтобы выкарабкаться, — что же тут плохого? Сейчас мы, как и весь мир, находимся в поре брожения. С одной стороны, усиливается глобализация, с другой — народы стремятся сберечь неповторимые черты в собственной культуре, потому что её упрощение до уровня массовой означает духовную гибель. В этом смысле нам особенно трудно, ведь весь прошлый век шло уничтожение лучших, причем во всех слоях общества, по сути — уничтожение генофонда. Поэтому сейчас главное — сохранить национальную самобытность.

— Как это сделать?

— Беречь людей, заботиться друг о друге. И всё будет в порядке.

Павел Глоба: Счастье — это то, к чему стремишься