Город на холме

На эти общие проблемы накладывались еще и специфически хевронские. Начиная с 1994-го года, каждый Пурим неизменно сопровождался антиарабской вакханалией. Мне очень не нравилось, что кое-кто не имеет понятия о собственном человеческом достоинстве и дает вражеской пропаганде все новые и новые причины нас всех демонизировать. Хоть бы они что-нибудь конструктивное сделали. Всем жителям H-2, и евреям и арабам, после Пурима 1994-го только хуже стало. Экономика сдохла, на улицах пусто, и, как всегда, поселенцы виноваты. Что тут праздновать?

Понятно, в каком настроении я проснулся. В таком, что даже Малка меня раздражала. Она порхала по квартире, собираясь в синагогу, и бросала на меня красноречиво-недоуменные взгляды. Эта игра в гляделки мне надоела, и я сказал:

- Малка, я остаюсь дома. Если хочешь, оставь со мной детей и иди одна. Тебе полезно от нас немножко отдохнуть. Офиру бы я точно не брал, она в соплях.

- Но Реувен так ждал… Я этот костюм сама изобрела.

- Ладно. Бери Реувена и идите вдвоем.

- Шрага, нехорошо. Ну как же я пойду одна?

- Ты пойдешь не одна. Там целая группа идет, все вооруженные, чего ты боишься?

- Но без тебя…

- Без меня. Тебе надо поменьше волноваться о том, что люди подумают.

- Шрага, мы живем в общине. Если ты хотел анонимности большого города, то надо было селиться в Тель-Авиве.

Я встал и грохнул об угол стола кружку с надписью Six Flags San Antonio. Как она смеет напоминать мне, что у меня не хватило денег на большее, чем квартира на территориях. Жили бы мы все равно здесь, это не вопрос денег. Но она могла бы быть тактичнее. Я услышал, как из прихожей она зовет Реувена по-русски, как закрылась за ними входная дверь. Реувену обещали трещотки, карнавал и кучу сладостей, и он оделся без обычного бенефиса. Совершенно невозможный стал, ему обязательно всех построить и всеми командовать. Ну и я не лучше. Сейчас догнал бы и извинился. Все, опоздал. Куда я сопливую Офиру дену?

Пока Офира спала, я занялся кухней – холодильник, плита, в последнюю очередь пол. Размеренные движения успокаивали, я понял, что правильно сделал, что остался дома. Испортил бы людям праздник одним своим видом, зачем? Просто у нас с Малкой разные темпераменты. Мне достаточно ее и нескольких близких друзей, и одиночество меня совсем не угнетает. А ей обязательно нужно быть в обществе, встречать и узнавать новых людей, это ее подпитка, иначе она завянет. Пусть ходит. Все равно ко мне придет. В комнату близнецов я даже заглядывать не стал, не хотел наживать себе инфаркт. Такое впечатление, что им не было известно назначение книжных полок и шкафов для одежды, потому что все кучами валялось на полу. Дальше передо мной встала дилемма – пылесосить в салоне, пока Офира спит, или когда проснется. Дело в том, что наше младшее чудо ужасно боялось пылесоса. Стоило Малке его завести – плач на всю Кирьят-Арбу. Ладно, не могу я видеть, как она со страху плачет. Мальчик бы у меня конечно стоял и смотрел на пылесос, иначе что из него вырастет. Но девочку так переламывать нельзя, иначе получится в лучшем случае Розмари Коэн, да будет память ее благословенна. Очень хороший человек и очень несчастный. Я развернул пылесос и увидел, что Офира давно уже не спит, а сидит на полу с пальцем во рту и с интересом за мной наблюдает. Никаких слез и криков. Ну да, папа заведомо круче пылесоса, чего бояться.

Я быстро закончил с ковром и занялся ребенком. Искупались, поели, постригли ногти, закапали в нос капли. На стадии капель Офира перестала мне улыбаться таинственными улыбками Моны Лизы и заявила свой протест. Но даже протест в ее исполнении был тихим и очаровательным. Они унаследовали от нас каждый свое. Реувен – мою склонность руководить и Малкину - кричать. Офира – мою молчаливость и Малкино обаяние. Жалко, что больше у нас детей не будет, интересно смотреть, какие они выходят. Потом я сделал то, что делают все нерадивые отцы. Вместо того, чтобы заняться с ребенком чем-нибудь развивающим, я отнес ее в нашу спальню, положил рядом с собой на кровать и включил компьютер. Обычно люди смотрят спорт или новости, но я хотел расслабиться и включил выступления корейского, естественно, женского, танцевального ансамбля. Все там было сугубо невинно, именно так, как я хотел. Просто любовался их движениями и удивлялся как можно одновременно петь, танцевать и улыбаться. Восточноазиатские женщины - это просто совершенство. Придет моя, живая, скажет мне, что посуду бить не обязательно и что таким асоциальным личностям, как я, надо жить в караване на курьих ножках. И глаза при этом будут нэсуот аль баала[265]. Я не понимаю, как можно подтрунивать над человеком и при этом с обожанием на него смотреть. Не понимаю, но все равно приятно. Офира на какой-то момент перестала по мне лазить, уставилась в компьютер и восхищенно закричала:

- Има!