Город на холме

Вот к чему я оказался совершенно не подготовлен, так это к тому, сколько народу нашим врагам сочувствует и помогает. В Хевроне иностранцы с видеокамерами в жилетах с надписями TIPH, CPT, ISM, EAPPI[82], Press торчали буквально на каждом углу, у каждого блокпоста. В Газе, до того страшного дня, когда погибла Рахель, я умудрялся их вообще не замечать. Для меня она навсегда осталась невинной жертвой тех, кто ей воспользовался, но больше такого не будет. С тех пор я многое понял. Защищать арабов к нам едут студенты, профессора, образованные люди. Их действия нельзя оправдать невежеством и отсутствием информации. Они прекрасно знают, кто мы такие и что мы делаем на этой земле. Значит, когда мы хозяева на своей земле, мы им не нравимся. Они хотят, чтобы мы освободили место для арабов. Аушвиц и Дахау - это грубо и некрасиво, это позорит европейскую цивилизацию, и нам уготована роль живых экспонатов в этнографическом заповеднике. Мне не важно, будет этот заповедник в Иерусалиме или в Праге. Все равно такая жизнь оскорбительна, она хуже смерти. Даже сейчас я не стал бы преднамеренно давить бульдозером Рахель. Но и горевать о ней так, как горевал два года назад, я бы уже не смог. Я их возненавидел. Неужели в их странах решены все проблемы, накормлены все дети, ухожены все старики? Зачем приезжать к нам сюда и вмешиваться в наш с арабами конфликт? Неужели они так ненавидят евреев, что готовы тратить на это время и рисковать жизнью[83]? Но есть и другие. Немецкие волонтеры, работающие в наших кибуцах. Сыновья русских матерей в боевых частях. И Малка, моя Малка. Черт возьми, где ее носит? Почему она не отвечает на мои звонки?

Мой следующий наряд был прямо в Тель Румейде, в переулке, разделяющем собственно поселение и дом, принадлежащий арабской семье. Арабский дом был забран глухой железной решеткой, и очень скоро мне стало ясно зачем. Пока за еврейскими детьми не приехал школьный автобус из Кирьят Арбы, они подвергли дом массированному камнеметанию, да такому, что даже я впечатлился – после трех лет в Газе. Наконец, автобус из Кирьят Арбы уехал, и из арабского дома вышли в школу дети – три мальчика и три девочки в возрасте примерно от шести до двенадцати. Утреннее движение закончилось, опустилась дневная жара, переулок стал сонным и тихим. Из дома напротив вышла поселенка с корзиной стираного белья и принялась развешивать. Маленький рыжий петух гордо вышагивал по низкой каменной ограде вокруг ее палисадника и глубокомысленно приговаривал “ко-ко-ко”, как Талмуд читал. Интересно, для чего они его держат? И что мне делать с этим камнеметанием? Защищать евреев я не перестану, но почему так стыдно перед жителями дома за решеткой? С поселенцами на эту тему разговаривать бесполезно. Их ничто не остановит. Если бы они не были такими, они бы здесь не жили.

Что-то шваркнуло в воздухе, и я почувствовал удар между лопаток, не болезненный, но ощутимый, даже сквозь бронежилет. Удар был с еврейской стороны улицы и поэтому я не дергался. Медленно развернулся и увидел пацана лет шести-семи с рогаткой в руках. Красивое чистое личико, длинные пейсы, вязанная кипа. Он напомнил мне Тувью, только в отличие от моего младшего брата, был смуглым и черноглазым. Увидев, что я на него смотрю, он заверещал как полицейская сирена:

- Предатель! Защитник арабов!

Я вскинул взгляд на окна второго этажа дома, под которым стоял. Там промелькнуло женское лицо в обрамлении белого платка, верхняя губа вздернута в злорадной улыбке. Похоже, ей понравилось, что я получил камнем по спине, или она предвкушала, что я сейчас войду в еврейский дом и расстреляю там всех. Ну что ж, ее можно понять. Вот только я ей не кукла на веревочках. Я медленно пошел по направлению к мальчишке, который, надо отдать ему должное, не дал стрекача, а нагнулся за следующим камнем. Не дойдя до него несколько шагов, я присел на корточки и сделал приглашающий жест.

- Иди сюда. Я ничего плохого тебе не сделаю. Не бойся.

Он несмело приблизился, готовый в любой момент пустить в ход рогатку.

- Ты не прав, – спокойно сказал я. – Я здесь, чтобы защищать вас и только вас. Тебя как зовут?

- Исраэль-Матитьяху, – торжественно назвался пацан, исполненный гордости за такое во всех отношениях обязывающее имя. Я с трудом сдержал улыбку – от горшка два вершка - и такой длинный титул.

– А тебя как зовут? И почему ты без кипы?

То же мне, юная полиция нравов.

- Шрага. Зачем мне кипа, если есть берет?

- Нет, так не годится. Я тебе запасную из дома принесу.

- Подожди немного. Давай еще поговрим. И часто ты так из рогатки промазываешь?

- Я не хотел, чтобы в тебя попало. Действительно не хотел. Я же не знал, что ты настоящий еврей.

Час от часу не легче. И как должен выглядить настоящий еврей, хотел бы я знать?

- Исраэль-Матитьяху, важно не как еврей выглядит, а что он делает. И еще очень важно, как он при этом держится. Вот ты полчаса тут с рогаткой бегаешь и с каким результатом? Думаешь, арабы прямо так испугались и взялись за чемоданы?

Мальчишка с грустью вздохнул, длиннющие ресницы взметнулись вверх и опустились.